Потом, заплакав навзрыд, попыталась выпрямить крест. Она вытирала его пальцами с таким
видом, будто увидела на металле капельки крови.
– Мне подарил их сам папа, – приговаривала она, – в первый раз, когда я пришла к нему вместе с мамой. Он хорошо меня знает и зовет «мой прекрасный апостол», потому что я
как то сказала, что готова за него умереть. Эти четки приносили мне счастье. Теперь они утратят свою силу, они будут притягивать дьявола.
– А ну ка, дай их сюда, – прервал ее де Плюгерн. – Ты их не исправишь и только обломаешь себе ногти. Серебро твердое, малютка.
Он взял у нее четки и осторожно, стараясь не сломать, попытался выпрямить крест. Клоринда перестала плакать, пристально следя за ним. Наблюдал и Ругон, не переставая
улыбаться: он был безнадежно неверующим, неверующим в такой степени, что молодая девушка два раза чуть чуть не поссорилась с ним из за неуместных шуток.
– Черт возьми! – вполголоса приговаривал де Плюгерн. – Не очень то он мягок, твой боженька. Боюсь переломить его надвое… У тебя появится тогда запасной боженька,
малютка.
Старик нажал сильнее. Крест сломался.
– Тем хуже! – воскликнул он. – На этот раз ему пришел конец.
Ругон захохотал. Глаза Клоринды совсем потемнели, лицо перекосилось; она отступила, взглянула мужчинам в лицо и потом, сжав кулаки, изо всех сил оттолкнула их, точно
желая вышвырнуть за дверь. Она вышла из себя и осыпала их итальянскими бранными словами.
– Она нас прибьет! Она нас прибьет! – весело повторял де Плюгерн.
– Вот вам плоды суеверия, – процедил сквозь зубы Ругон.
Лицо старика сразу стало серьезным; он перестал шутить и в ответ на избитые фразы великого человека о вредном влиянии духовенства, об отвратительном воспитании женщин
католичек, об упадке Италии, находящейся во власти попов, скрипучим голосом заявил:
– Религия возвеличивает государство.
– Или же разъедает его, как язва, – ответил Ругон. – Об этом свидетельствует история. Как только император перестанет держать епископов в руках – они сразу сядут ему на
шею.
Тут в свою очередь рассердился де Плюгерн. Он встал на защиту Рима. Старик заговорил о самых заветных своих убеждениях. Не будь религии, люди снова превратились бы в
животных. И он перешел к защите краеугольного камня – семьи. Страшные настали времена: никогда еще порок не выставлял себя так напоказ, никогда еще безбожие не сеяло в
умах такого смятения.
– Не говорите мне об Империи! – крикнул он под конец. – Это незаконное дитя революции!.. Мы знаем, что Империя мечтает унизить церковь. Но мы здесь, мы не позволим
перерезать себя, как баранов… Попробуйте ка, дорогой мой Ругон, изложить ваши взгляды в Сенате.
– Не отвечайте ему, – сказала Клоринда. – Стоит вам подстрекнуть его – и он плюнет на Христа. Он проклят богом…
Озадаченному Ругону оставалось только поклониться. Наступило молчание. Молодая девушка искала на паркете обломки креста; найдя их, она тщательно завернула их вместе с
крестом в клочок газеты. Постепенно к ней возвратилось спокойствие.
– Ах да, малютка! – вдруг вспомнил де Плюгерн. – Я ведь еще не сказал, зачем я пришел. У меня на сегодняшний вечер есть ложа в Пале Рояль; я приглашаю тебя и графиню.
– Ну что за крестный! – вся порозовев от удовольствия, воскликнула Клоринда. – Надо разбудить маму.
Она поцеловала старика, сказав, что это «за труды». Потом, улыбаясь, повернулась к Ругону и с очаровательной гримаской протянула ему руку:
– Не надо сердиться. Зачем вы приводите меня в ярость языческими разговорами? Я совершенно глупею, когда при мне задевают религию.