— Или может, тебя ждут дома?
— Никто меня не ждет. Только предпочел бы где-нибудь подальше. В привокзальном буфете, если желаете…
В буфете было тихо, как и всюду в этом городке. Несколько пассажиров дремали у столиков перед кружками выдохшегося пива. За окнами медленно отходил электропоезд.
Мы заказали кофе и коньяк и сели в углу.
— Уже много лет привык сюда приходить по вечерам, — сказал Анри, словно извиняясь. — Создается впечатление, что ты в этом городе лишь временно, и немного погодя, если захочешь, можешь сесть на поезд и уехать навсегда.
— Да, но после этого возвращение, наверно, еще неприятнее.
— Смотря по обстоятельствам, — ответил он, зажигая сигарету. — После пятой рюмки обычно совершенно безразлично.
Официантка принесла напитки и заботливо сунула под пепельницу талончик с ценой.
— Не совсем понимаю, — сказал я. — Ты ненавидишь эти места, а все же остаешься тут.
— Верно. Да только наступают годы, когда для человека уже не имеет большого значения, где он остается. Как после пятой рюмки.
— Ну, да — но раньше, поначалу?
— Это длинная история. И совершенно неинтересная.
Он поднял рюмку с коньяком, посмотрел на свет, потом одним духом опрокинул.
— Хозяин ваш кажется добрым человеком, — заметил я, просто чтобы сменить тему. — С таким, наверно, легко работается.
Анри затянулся сигаретой и жадно вдохнул дым. После этого сказал со своей кривой усмешкой:
— Добрый… Что вы знаете…
— Ничего не знаю. Просто такой у него вид.
— А, это да. Вида у него сколько хочешь. Этим видом он деньги зарабатывает. И людей тоже.
— Дураков вроде меня, а?
— Не о вас речь. Вы иностранец, проезжаете и уезжаете. Дурак, если и есть, то я. Тридцать пять лет гну спину на этого типа — причем просто так, сам не знаю, зачем.
Он задумчиво повернул голову к окну, словно оценивая: действительно ли то, что он сказал, и впрямь так.
Я тоже посмотрел на улицу, хотя там и нечего было смотреть. Электропоезд давно ушел и сейчас под белыми холодными лучами неона простирался перрон — пустой и тоскливый. В ночных вокзалах всегда есть что-то тоскливое, какая-то скука и одиночество, которое просачивается в свет ламп, в неясные тени, в желтоватые лица людей.