Впрочем, Филипу инкриминировалось не соучастие в "потрошительстве". Его обвиняли в нижеследующем. С помощью моих денег наша фирма оформила кредит, за счет которого купила и затем перепродала земельный участок, вопреки тому, что большинство размещённых на нём объектов недвижимости не располагали "чистыми" правоустанавливающими документами, то есть имели запреты на их отчуждение. Узнав об этом, обманутые покупатели предъявили судебные иски. За этим последовали огромные неприятности. После вынесения ему обвинительного приговора Филип подал апелляцию, после чего, нарушив условия пребывания под залогом, бежал в Мексику, где был похищен во время спортивной пробежки по Чапультепекскому Парку. Его похитителями были так называемые "баунти-хантеры" (охотники за наградой), подрядившиеся вернуть его за гонорар предложенный залоговыми агентствами, которые он своим бегством оставил с носом. Знаете ли, мисс Роуз, при достаточно больших, оправдывающих риск, суммах всегда найдутся умельцы, готовые похищать людей. После того, как Филип был вывезен обратно в Техас, мексиканские власти начали процедуру его экстрадиции на том основании, что он был захвачен преступным путём, что было бесспорно. Мой непутёвый брат скончался, выполняя отжимания во время физзарядки на плацу тюрьмы в Сан-Антонио. Таков был итог его неуёмных потуг.
После его похорон, когда я предпринял шаги по компенсации своих убытков за счет его имущества, я обнаружил, что в списке его личного имущества какие-либо ценности отсутствуют, что все свои богатства он отписал жене и детям. Хотя оснований для обвинения меня в причастности к уголовным преступлениям Филипа не было, но ввиду того, что он записал меня учредителем общества с неограниченной ответственностью кредиторы предъявили мне гражданские иски. Тут то я и нанял адвоката Клауссена, которого затем лишился из-за моей реплики в фойе его клуба по поводу удара током заседающих в обеденном зале типов. Признаю, моя острота была грубоватой, хотя не грубее того, что люди часто говорят в мыслях, но раз уж даже и у нигилистов есть свои табу, то и адвокаты не могут позволить клиентуре болтать что на ум взбредёт. Клауссен показал мне красную карточку.
Таким образом, после смерти Герды я оказался на попечении её энергичного, но взбалмошного брата, Хэнсла. Приняв меня, и не без оснований, за профана, а также будучи склонным рубить с плеча, он столь рьяно взялся за дело, что вскоре довёл меня до нынешней ситуации. Ситуация, прямо скажем, швах! Вот такая парочка братцев-летунов, один смотал на юг, другой – на север, и ему светит экстрадиция. Конечно, никакое залоговое агентство не станет посылать за мной баунти-хантеров. Для них ловить меня – овчинка выделки не стоит. Ну а Хэнсл, заверив меня в том, что в Канаде я буду в безопасности, даже не удосужился лично ознакомиться с законодательством. Вместо него этим занималась одна из его помощниц-студенток, а поскольку она была смышлёной и симпатичной, то он не счёл нужным ревизовать её выводы. Если осведомленные благожелатели спрашивают меня, кто мой адвокат, а я озвучиваю его имя, то оно впечатляет их: "Хэнсл Дженауэр? Очень толковый парень. Всё у вас должно быть в порядке." Одевался он очень стильно – носил гонконгские костюмы и сорочки. Обладая стройной фигурой, он держится как сольный скрипач, его образ поведения, как для образа, смотрится вполне убедительно. В честь сестры ("Она ведь до последнего вздоха твердила, что так чудесно жила с тобой") он стал, или пытался стать, моим защитником. Для него я был жалким разорённым старпёром, который невзирая на свою никчемность случайно разбогател и которого затем из-за его идиотской доверчивости до нитки обобрали.
- Грамотно же тебя нахлобучил твой братец. Вместе с его жёнушкой.
- И она была при делах?
- Хоть чуток включи мозг. Ответила она хотя бы на одно твоё письмо?
- Нет.
Действительно, мисс Роуз, ни на единое моё письмо она не ответила.
- Хочешь, Хэрри, я расскажу тебе мою версию? – спросил Хэнсл. – Филип пытался поразить воображение жены. Испытывая перед ней благоговейный страх, он был одержим желанием сделать её богатой. Она же внушала ему, что кроме неё никакой иной родни ему не надо. Для доказательства своей верности жене он должен был ради новой семьи пожертвовать своей прежней. Ну, типа, "Я дарю тебе жизнь, о которой ты мог только мечтать, а от тебя лишь требуется перерезать глотку своему брату." Исполняя свою роль, он мутил всё больше и больше бабла – тебя, я думаю, он по-любому не любил – и все авуары оформлял на её имя. Так что после его смерти, которая ну никак не должна была случиться ...
Своей проницательностью Хэнсл пользуется как музыкальным инструментом, к примеру, скрипкой. Как виртуоз игры на ней он грациозными движениями смычка словно как по нотам разжевывает своему бестолковому зятю построение некой сонаты. На кой ляд мне его скрипичная грамота? Есть ли на свете хоть кто-то, прости господи, кто был бы на моей стороне? Мой братец, воспользовавшись моей безоглядной привязанностью к нему, развёл меня с той же лёгкостью, с которой поднимают кролика за уши. Хэнсл, мой нынешний адвокат, анализировал со мной предательство брата, обсасывая самые мельчайшие косточки наших семейных перипетий, что вроде бы доказывало, что он всецело был на моей стороне – не так ли? Он проверял финансовые документы нашей фирмы, чего я, называя преступления Филипа, так и не не удосужился сделать.
- Ты вообще понимаешь? Арендуя для нужд вашей авторазборки у своей жены землю, формального собственника последней, этот крысёныш ежегодно клал себе в карман девяносто восемь тысяч долларов арендной платы. Вот куда утекали твои барыши. И таких вот гнилых гешефтов в балансовой ведомости хоть пруд пруди. А ты там себе можешь сколько угодно мечтать о летних сезонах на Корсике. – Да, понимаю. Бизнесмен с меня никудышный. Да, твой любимый братец был настоящим экспертом по части лохотрона. Ему было впору организовать телефонную службу под названием "Надо-Афера-Набирай". Впрочем, и ты не подарочек. У тебя ведь страсть постебаться с ближнего. Клауссен, передавая мне твоё досье, доложил, какие мерзопакостные остроты ты себе позволял. Благодаря чему, собственно, он и решил, что не сможет больше быть твоим адвокатом.
- Да, только забыл вернуть мне неотработанный остаток полученной от меня крупной предоплаты.
- Что ж, теперь уже я буду присматривать за тобой. Герды уж нет и теперь лишь мне, единственному из нас троих взрослому, остаётся следить, чтобы ситуация хотя бы не ухудшилась. Если брать моих клиентов, то, обычно, самые большие проблемы как раз у самых грамотных из них. Как по мне, то, что они называют культурой, в основном лишь создаёт ералаш в их мозгу и тормозит их развитие. Интересно, поймешь ли ты когда-нибудь, почему ты позволил своему брату так вот кинуть тебя.
Выходит, мисс Роуз, что порочный мир Филипа заманил меня в свои сети. Ведь я пошёл на контакт с ним по корыстным мотивам. Выходит, я и сам небезгрешен. И если он и его круг – супруга, бухгалтера, менеджеры – смогли заставить меня испытать одни с ними чувства, наполнить меня своими заботами, может, даже каждодневными настроениями, сполна ощутить их страдания, то это, собственно, означает, что всё это устроил я сам. Ведь это я попытался использовать их. Никогда больше мне не довелось повидать ни вдову моего брата, ни их детей, ни парка, где они жили, ни их питбулей.
– Эта баба просто идеал соблюдения законности, – резюмировал Хэнсл. – Знаешь что, – посоветовал мне он, – ты бы лучше перевёл свои остатки, средства со своего трастового счета, в мой банк, где я смогу присматривать за ними. У меня с тамошним персоналом очень теплые отношения. Ребята серьёзные – никакого мутилова. Ты будешь в надёжных руках.
Знаете, мисс Роуз, в "надёжных руках" я уже бывал. Уолиш совершенно прав насчет "жизни чувств" и тех, кто ею живёт. Чувства столь же эфемерны как и сновидения, которые обычно посещают нас в постели. Очевидно, я пребывал в постоянном поиске места, где я мог бы просто спокойно вылёживаться. Так что когда Хэнсл предложил сделать все необходимое для того, чтобы мне не пришлось утруждать себя финансовыми и судебными процедурами, которые так нудны, утомительны и невыносимы, то я, приняв его предложение, встретился с клерком его банка. К моему удивлению здание банка выглядело как солидное старинное учреждение – восточные ковры, массивная резная мебель, картины девятнадцатого века и тысячи квадратных метров финансовой ауры над нами. Хэнсл и вице-президент банка, в чьи "надёжные руки" мне светило угодить, взялись судачить о биржевых новостях, о дерибанах муниципального бюджета, о перспективах футбольного клуба Чикаго-Бэрс, о их мутках с двумя девицами из бара на Раш-Стрит. Я заметил, что Хэнсл очень заинтересован заработать себе очки на переводе моего счёта в этот банк. Дела его, похоже, шли не ахти. Хотя никто, конечно, не должен был догадываться об этом, мне вскоре стало это ясно. Передо мною выложили кучу всяких бланков, которые я подписал. Как только процесс подписания достиг стадии невозврата мне мигом подсунули две последние карточки. Тут я дал по тормозам. Я спросил вице-президента, для чего они, и он ответил: – Если вдруг вы заняты или в отъезде, то они предоставят м-ру Дженауэру право совершать сделки вместо вас – покупать или продавать акции с вашего счета. Я сунул карточки в карман, сказав, что возьму их с собой домой и потом отправлю им почтой. Затем мы перешли к следующему вопросу сотрудничества.
На воздухе, отведя меня подальше от массивных ворот банка в один из узких переулков Чикаго-Луп, Хэнсл устроил мне разбор полётов. На задворках кухни какой-то гамбургерной он стал вправлять мне мозги. – Ты же опозорил меня, – начал он.
– Но ведь мы заранее не обсуждали возможность оформления доверенности, – ответил я. – Ты этим совершенно застал меня врасплох. Умнее ничего не придумал, так меня огорошить?
– Ты что, обвиняешь меня в попытке развести тебя? Да если б ты не был мужем Герды, я бы тебя вообще послал. Ты обезоружил меня своим предложением стать твоим бизнес-партнером. У тебя ведь не было таких отношений даже с родным братом, а я по части доброты ближе тебе, чем он по крови, понимаешь ты, олух? Я ни за что не продал бы твои акции без твоего ведома. – Он чуть не плакал от досады.
– Ради всего святого, давай отойдём от кухонной вытяжки, – взмолился я, – меня воротит от этого потока.
– Ты же вне его! Вне! – гаркнул он.
– Зато ты в нём.