Дмитриев и Козлятев были почти неразлучны, несмотря на разность лет и состояний. В одно время Козлятев был поручиком, а Дмитриев все еще сержантом. Вольтер, Руссо, Дидро – беседы о них с Козлятевым стали для Дмитриева «училищем изящного и вкуса». Служба то сводила их вместе, то разводила по разным концам империи. Они состояли в активной переписке, но почти ни одного послания их друг к другу не сохранилось. Для павловских времен Козлятев казался настоящим вольнодумцем – благоволил солдатам в Преображенском полку, отдавал назад оброк крестьянам и, между прочим, так и не женился. Жизнь его оборвалась как-то внезапно в 1808-м. Уход друга Дмитриев сильно переживал.
Кстати, в 1797 году сидел Дмитриев под арестом не один, а со своим приятелем Лихачевым. И тогда выяснилось, что донос написал крепостной мальчик Лихачева, который хотел таким образом получить от Лихачева вольную. Сейчас над этим фактом можно немало пофантазировать – что это за образованный такой крепостной мальчик?..
После «приключения», грозившего стать последним в жизни, Павел Юрьевич Львов показал стихотворение Дмитриева, адресованное Гавриилу Державину, его герою. И в первый же день Дмитриев просидел в доме у Державина до вечера, а через неделю уже сделался постоянным его «коротким знакомцем». Державин стал для него образцом поэта того времени, который совмещал поэтический труд с государственной службой, составлением законодательных актов, проектов и постановлений, совершенно лишенных любой поэзии.
Да и у самого Дмитриева появилась возможность повторить пример Державина. Когда подозрения в заговоре были сняты, Павел I решил «во искупление недоразумения» дать Ивану Дмитриеву должность статс-секретаря. Так что отставка и деревня были отложены на два года, потому что через день Павел одарил его еще и местом обер-прокурора в сенате, потом назначил товарищем министра и пожаловал в действительные обер-прокуроры…
В запоздалой отставке Дмитриев, оставленный с пенсионом и чином тайного советника, купил в Москве дом с садом и посвятил себя литературе. К 1803 году он подготовил «Собрание сочинений в двух частях», потом книги пошли одна за другой – всего около 15 томов к 1823 году…
Вернул Дмитриева на службу Император Александр в 1806 году – назначил его сенатором и отправил в Рязанскую губернию расследовать дело о взятках. Но ретивости Дмитриева никто не оценил, и главный казнокрад был вновь назначен в ту же Рязань вице-губернатором. Дело у Дмитриева отобрали, а за усердие повысили – назначив членом преобразованного Государственного Совета, который собирался в Петербурге в присутствии Государя по понедельникам.
В 1810-м Дмитриев занял пост министра юстиции. И тут свет сразу же заприметил, что 50-летний поэт наполнил казенное здание симпатичными юношами. На самом деле он привел с собой вовсе не армию, а всего трех молодых отроков – Милонова, Грамматина и Дашкова – каждому чуть больше 20. Язвительный Вигель (тот самый – «не щадивший задов»), искавший внимания Дмитриева, так опишет появление молодежи в министерстве: «…с Дашковым (Дмитрий Васильевич Дашков – чиновник и литератор, один из «сердечных друзей» Вигеля) любил беседовать о любимом предмете… был ласков и оказывал нежную снисходительность и покровительство Грамматину и Милонову». Сильно, вероятно, огорчился Вигель, что не было его среди отобранной Дмитриевым троицы. И, действительно, ведь не он, а Дашков сменит своего дядю на посту министра в 1814 году.
Поселившись в Москве, Дмитриев сразу же приобрел особое влияние на молодежь, в том числе поэтическую – переписывался с Александром Пушкиным и Василием Жуковским, учителем цесаревича. Свет почитал его «эгоистом, потому что он был холост и казался холоден».
«Любил он не многих, зато любил горячо…», – напишет позже Филипп Вигель, который станет постоянным посетителем московского дома Дмитриева – уже старца почтенных лет, о котором Пушкин вспомнит в VIII главе своего «Онегина», как о «старике, по-прежнему шутившем…» Среди прочих слабостей Дмитриева были в нем «чрезмерная раздражительность и маленькое тщеславие». Но молодые поэты все равно любили его. Среди них, например, некий князь Петр Иванович Шаликов, приятель Константина Батюшкова, который нашел в Дмитриеве покровителя и защитника. Вот, как писал он о Дмитриеве в своих беспомощных стихах:
И юноша-певец, в движеньях сердца чистых
Певцу маститому благоговейно дань
Приносит творческих небесных вдохновений…
…Умер Дмитриев от простуды. В четверг поздней осенью 1837 года «еще обедал дома, сытно поел поросенка, потом вздумалось ему попросить шоколаду, который запил стаканом молока, после пошел в сад сажать тополя…» Простудился, слег с температурой и через два дня отошел в мир иной, откуда сходит иногда дух святой в образе сизых голубочков.
Государственный деятель и поэт Иван Иванович Дмитриев представляет собой обычного холостяка рубежа XVIII – XIX веков. Одиночество подобных людей историографы обычно объясняют какой-то безумной романтической страстью, которая навсегда разбила сердце. Для Дмитриева, «девственностью» которого современники вслух восхищались, а меж собой над ней иронизировали, тоже придумали такую историю – о его страсти к жене сослуживца П. И. Северина, Анне Григорьевне…
Но чем глубже погружаешься во времена жизни «русского Лафонтена», чем внимательнее вчитываешься в письма, мемуары и редкие исторические анекдоты, тем очевиднее становится его последовательное равнодушие и невнимание к женском полу…
«Придворный ветреник…». Александр Голицын (8 декабря 1773 – 22 ноября 1844)
Князь Александр Николаевич Голицын, министр духовных дел и народного просвещения в царствование Александра II, а также обер-прокурор синода, а также некоторое время министр внутренних дел, главный попечитель Императорского Человеколюбивого общества, главнокомандующий почтовым департаментом, член, а потом председатель Государственного совета, наконец, канцлер Российских орденов… Он был вторым после графа Николая Румянцева высокопоставленным гомосексуалом в Российской империи начала XIX века.
Кто не знает анекдота о князе-полководце Суворове, его звезде и императрице Екатерине II? «Однажды Суворов был приглашен к обеду во дворе. Занятый разговором, он не касался ни одного блюда. Заметив это, Екатерина спросила его о причине такого поведения. «Он у нас, матушка-государыня, великий постник, – ответил за Суворова Потемкин, – ведь сегодня сочельник: он до звезды есть не будет». Императрица, подозвав пажа, пошептала ему что-то на ухо; паж ушел и через минуту возвратился с небольшим футляром, а в нем – бриллиантовая орденская звезда, которую императрица вручила Суворову, прибавив, что теперь уже он может разделить с нею трапезу».
Пажом, доставившим полководцу первую – после поста – звезду, и был юный князь Александр Голицын. Этот анекдот, среди множества других, входил в своеобразную «концертную программу», с которой в почтенном возрасте князь, известный как «придворный ветреник», появлялся в свете. Таким вот иронистом был первый министр просвещения России – гомосексуал, одаренный «умом тонким, метким, которому свойственно было замечать и перенимать смешную сторону каждого человека».
Александр Голицын – сын вконец обедневшего князя Николая Сергеевича Голицына, сосланного в Ярославль во времена бироновщины. До десяти лет он воспитывался дома, пока не заметила его Марья Савишна Перекусихина, старая доверенная камер-юнгфера императрицы, и не представила маленького забавного мальчика Екатерине II. Парнишку записали в пажеский корпус, где продолжил он свое домашнее образование.
В 1787 году юного пажа Екатерина взяла с собой, когда отправилась осматривать приобретенный Новороссийский край. Во время путешествия паж особенно подружился с одиннадцатилетним цесаревичем Александром. По возвращении в Царское Село императрица оставила пажа при себе и «назначила» приятелем к внуку.