Затѣмъ раздался звукъ сбрасыванія тяжелыхъ калошъ, а потомъ покрякиваніе, покашливаніе.
Въ комнату вошелъ священникъ, тощій, высокій, съ рыжеватыми жидкими волосами, довольно нарядно одѣтый въ синюю шерстяную рясу съ рукавами на шелковой подкладкѣ и съ наперснымъ крестомъ.
— Батюшка Іовъ Андреичъ! — воскликнулъ Самоплясовъ, вставая. — А я сейчасъ только воображалъ къ вамъ идти и объявиться, что пріѣхалъ.
— Здравствуйте, многоуважаемый Капитонъ Карпычъ, здравствуйте! Съ пріѣздомъ… — въ свою очередь говорилъ священникъ высокимъ теноромъ и отеръ губы носовымъ платкомъ.
Они расцѣловались троекратно со щеки на щеку.
— Садитесь пожалуйста… — придвинулъ къ нему стулъ Самоплясовъ и спросилъ:- Какъ вы узнали, что я пріѣхалъ?
— Да вѣдь по селу давно уже прошла молва, что вы собираетесь пріѣхать. А о пріѣздѣ вашемъ мнѣ еще вчера сообщили мои собственные пострѣлята. Я про ребятишекъ. Вѣдь носятся по селу-то день и вечеръ. Ну, вотъ вчера и услышали вашу пѣвчую машину.
— Граммофонъ?
— Да, да, граммофонъ этотъ самый… Нашъ становой приставъ тоже привезъ себѣ изъ Петербурга. Такъ вотъ постояли, послушали около вашего дома, прибѣгаютъ домой къ ужину и говорятъ: Капитонъ Карпычъ пріѣхалъ и машину съ музыкой привезъ. Машина у него играетъ на разные голоса. Вѣдь тутъ, говорятъ, у васъ около дома цѣлое гулянье было, столько народа собралось. Я по шелухѣ отъ сѣмячекъ вижу. Сплошь засорено.
— Да, да… Вообразите, я нарочно и заставилъ граммофонъ пѣть, чтобы дать знать, что я пріѣхалъ.
— Вчера узналъ и вчера еще порывался къ вамъ идти, но разсудилъ, что послѣ ужина уже поздно идти. А.сегодня у насъ литургіи нѣтъ, и вотъ я къ вамъ…
— Такъ, такъ… Тогда, по всѣмъ вѣроятіямъ, ужь и доктору Гордѣю Игнатьичу дали знать, что я пріѣхалъ?
— Земскому врачу Клестову? Навѣрное. Я сейчасъ шелъ мимо, такъ его тарантасикъ около фельдшерскаго пункта стоитъ. Сегодня пріемъ больныхъ тамъ. Тамъ фельдшеръ ему навѣрное ужъ скажетъ. Вѣдь для насъ, сельскихъ обывателей, вашъ пріѣздъ событіе. Еще-бы… Питерецъ пріѣхалъ!
— Отецъ Іовъ, чайку? — предложилъ Самоплясовъ. — Да вотъ не хотите-ли съ петербургскимъ печеньемъ?
— Пилъ ужъ, два раза пилъ сегодня. Впрочемъ, чай не порохъ, не разорветъ. Съ вами могу сокрушить стакашекъ.
— Вы съ коньячкомъ не прикажете-ли для запаха? Со сливочками отъ бѣшеной коровы. У меня привезенъ коньякъ отличный.
— Рановато будетъ. Не по уставу… Нѣтъ, ужъ я лучше такъ, — проговорилъ священникъ, придвинулся къ столу и протянулъ руку къ стакану чаю.
— Адмиральскій часъ пробилъ, такъ по всякому уставу разрѣшаются всѣ хмелевые напитки, — послышался изъ сосѣдней комнаты хриплый голосъ Холмогорова.
Священникъ вопросительно взглянулъ на Самоплясова. Тотъ отвѣчалъ, понизивъ голосъ:
— А это у меня баринъ. Барина я одного свихнувшагося съ собой привезъ для компаніи и держу на манеръ какъ-бы въ адьютантахъ… Очень ужъ скучно, отецъ Іовъ, одному-то… Баринъ хорошій былъ когда-то, но произошелъ… до нитки произошелъ… А я прямо отъ скуки…
— Повѣрю… — кивнулъ священникъ. — Но отчего-бы отъ скуки не избрать вамъ иное цѣленіе? — улыбнулся онъ. — Въ лѣтахъ вы теперь настоящихъ для этого… Подруга жизни будетъ самой лучшей цѣлительницей отъ того недуга, который вы называете. Она внесетъ въ жизнь полноту и отраду, прогонитъ скуку. Конечно, вамъ здѣшнія дѣвицы не годятся. Но въ Петербургѣ, я думаю, невѣстъ не занимать стать. Можно и капиталъ къ капиталу…
Улыбнулся и Самоплясовъ.