— Вот насчет закладной, сударь, — промолвил Стоун и огляделся вокруг, ища подмоги у земли и неба, — у меня насчет нее появляются кое-какие сомнения.
— Сомнения? — говорит незнакомец, уже без прежней приятности.
— Ну да, — сказал Йавис Стоун. — Тут все-таки США, а я как-никак человек верующий. — Он прокашлялся и заговорил смелее. — Да, сударь, сказал он, — я начинаю сомневаться, что такая закладная будет признана судом.
— Есть суды и суды, — отвечал незнакомец, лязгнув зубами. — Впрочем, мы можем еще раз взглянуть на документ. — И вытащил большой черный бумажник, полный каких-то листков. — Симпсон… Слейтер… Стивене… Стоун, — бубнил он. — Ага! «Я, Йавис Стоун, на семилетний срок…» Кажется, все в порядке.
Но Йавис Стоун не слушал, потому что он увидел, как из бумажника выпорхнуло что-то другое. Мотылек словно бы, да не мотылек. Смотрит на него Стоун, и чудится ему, будто он говорит тихим писклявым голосом, тонким ужасно, тихим ужасно — и ужасно по-человечьи: «Сосед Стоун! Сосед Стоун! Помоги мне, помоги ради бога!»
Но не успел Йавис и глазом моргнуть, как гость сорвал с шеи большой яркий платок, поймал в него это существо — прямо как бабочку — и начал связывать углы платка.
— Извините, что отвлекся, — сказал он. — Так вот, говорю…
А Йавис Стоун весь задрожал, как напуганная лошадь.
— Это голос Скряги Стивенса! — прохрипел он. — А вы его в платок!
Гость немного смутился.
— Да, правда, надо бы его в коробку поместить, — сказал он с ненатуральной ухмылкой, — но у меня там довольно редкие экземпляры, не хочется их стеснять. Что ж, случаются такие маленькие ляпсусы.
— Не знаю, что у вас там за ляпсусы, — отвечал Йавис Стоун, — только это голос Скряги Стивенса. А сам-то он живехонек! Ведь не скажете вы, что нет! Во вторник его видел — бодрый и прижимистый, как сурок!
— Во цвете лет… — промолвил приезжий, скорчивши постную мину. Слышите? — В долине зазвонил колокол; Йавис Стоун слушал, и по лицу его катился пот. Он понял, что колокол звонит по Скряге Стивенсу и что Стивенс умер.
— Ох уж эти долгосрочные счета, — заметил незнакомец со вздохом, — до чего неприятно их закрывать. Однако дело есть дело.
Он все еще держал платок, и тошно было Йавису видеть, как он бьется и трепыхается в руке.
— Они все такие маленькие? — спросил он сипло.
— Маленькие? — повторил приезжий. — А-а, понимаю. Да нет, разные бывают. — Он измерил Йависа взглядом и осклабился. — Не беспокойтесь, господин Стоун, вы пойдете по первому классу. Я бы не рискнул держать вас не в коробке. Конечно, для такого человека, как Дэниел Уэбстер… для него нам пришлось бы построить специальный ящик — и даже тогда, полагаю, вас изумил бы размах крыла. Да, это была бы находка. Лестно было бы подобрать к нему ключик. Но в вашем случае, как я уже сказал…
— Уберите вы платок! — сказал Йавис Стоун и начал молить и клянчить. Но в конце концов выпросить ему удалось всего лишь трехлетнюю отсрочку — и то условно.
Если вам не приходилось вступать в такую сделку, вы не представляете себе, как быстро могут пролететь четыре года. К концу их Йависа Стоуна знает весь штат, поговаривают, не выдвинуть ли его в губернаторы, а ему это все не в радость. Потому что каждое утро он встает и думает: «Вот еще одна ночь прошла», а вечером, как спать ложиться, вспоминает черный бумажник с душой Скряги Стивенса — и до того ему тошно делается… Наконец стало ему совсем невмоготу, и вот в последние дни последнего года запрягает он лошадь и едет искать Дэниела Уэбстера. Потому что Дэниел родился в Нью-Гэмпшире, как раз в нескольких милях от Крестов, и все знают, что к землякам у него особенная слабость.
На Топкий луг Йавис приехал спозаранок, но Дэниел уже на ногах толкует по-латыни со своими работниками, с бараном Голиафом борется, нового рысака испытывает и отрабатывает речи против Джона К. Кэлхуна. Но когда услышал, что к нему пожаловал ньюгэмпширец, бросил все дела — такой уж был у него обычай. Угостил он Йависа завтраком, с каким пятеро не справились бы, разобрал по косточкам каждого мужчину и женщину из Крестов и наконец спрашивает гостя, чем может ему служить.
Тот отвечает, что дело вроде как о закладной.
— Давно я не брал дел по закладным, — говорит Дэниел, — да и не беру обычно, разве что в Верховном суде; но вам, если удастся, помогу.