Лошадка — такая чуткая и умная скотинка, что ее заставить делать какие-то глупости очень сложно, например идти по ненадежному льду, который еще вдобавок занесен снегом по колено, плюс ко всем несчастьям слышно живую воду. Поэтому движение обозом по зимней таежной реке выглядит примерно так. Впереди идет человек, делающий тропу и простукивающий крепким посохом лед. В поводу́ он ведет лошадь, в санях которой лежит отдыхающий сменщик. Вторым номером тащит розвальни отдыхающая лошадь. Ей полегче, поскольку бредет уже по разбитой шестью ногами и санями колее. Во вторых санях тоже сидит человек, но отдыхает не так полноценно, как на первых. Лошадка часто не хочет идти по следу, тогда надо выпрыгивать и тоже вести под уздцы.
Когда передняя лошадь и человек устают настолько, что останавливаются, их сменяет следующая пара. Чувствуется некоторая дискриминация лошадей — их смена происходит реже. А что делать? Если же разобраться хорошенько, то по количеству ног мы даже проигрываем — счет шесть — восемь в пользу команды непарнокопытных.
Схема передвижения несложная, практическое исполнение — тоже. Мелкие неприятности ожидают только на наледях, когда приходится идти в каше из снега и воды, и на перекатах, где лед обычно проваливается. Но так как на перекатах неглубоко, то скоро даже кони перестали вздрагивать, когда у них под ногами проламывался лед и на поверхность выхлестывала коричневая «торфяная» вода реки Порши. Бог даст, не потонем. Все-таки вторую лошадь решили не привязывать вожжами к заднику первых саней, мало ли что...
Скорость передвижения обоза вверх по такой реке, если наледи и завалы деревьев встречаются не слишком часто, будет три, от силы четыре версты в час. Но дым идет и батарейки садятся, конечно. Лошадки уже за три часа все мокрые, пар валит.
В целом передвижение происходило монотонно, без веселого звона бубенцов под дугой. Какой же русский не любит быстрой езды? А вот как раз такой и не любит, которому еще полдня по снегу тащиться.
Не доходя два-три поворота до избушки на Осевице, это примерно полдороги до Усть-Кондаса, реку пересек совсем свежий след волчьей стаи. Бурашка всхрапнул осуждающе, но никак не прореагировал. А Толстуха решила изобразить панический ужас, не знаю зачем. Сначала она долго топталась перед волчьей тропой, а потом с гиканьем и молодецким свистом кинулась к обрыву, в чапыжник, попутно взбрыкивая задом, пытаясь опрокинуть розвальни и извалять в снегу вещи и ямщика. И это ей вполне удалось. Я не из группы акробатов-наездников Кантемировых, чтобы на необъезженных санях по крутоярам скакать. Куда уехал цирк? Или как кричал мне вслед Григорьич:
— Мишка! Куды ты так ходко? Стой!
Ускакали мы с Толстухой недалеко, метров на сто, зато очень быстро. Слава богу — целина снежная, не поджигитуешь как надо. Увязла каурая-вороная, да еще умудрилась вывернуться из оглобель и оказаться мордой к передку, хвостом наружу. Пришлось перепрягать, а там уже — вот она, избушка-то. Отдых.
Через часок тронулись дальше. Все повторяется, как прежде. Только не так бодро держат голову лошади. Михаил Григорьевич смолит папироску за папиросой. Может быть, чуть ближе сдвинулись берега, повыше стали ели, чаще приходится останавливаться — чистить завалы. Ветровал уже почти перекрывает русло. Не объехать. Узко. Конечно, лучше ехать вдоль берега, тонкоствольные листвяки не очень мешают.
Вдруг в лесной тишине раздается голос егеря:
— Стой, ребята, больше не могу!
Чего это он не может, как раз уже с час в санях лежит. Может быть, тоже волчий след приметил и не может дальше ехать?
— Не могу больше. С утра ноги мокнут. Точно простынем. Николаич, доставай, а то не доедем!
Уф, а мы-то испугались. Вот он, рюкзак заветный, с профилактическим средством от егерской простуды. Что мы, изверги, не понимаем? Предупредить заболевание всегда легче, чем его вылечить...
Последние два часа пути красоты окружающей природы уже меньше трогают сердце, да и темнеет помаленьку. Следующая и последняя остановка — Усть-Кондас. Вон он — наш дом на два месяца, приехали.
Северо-восток Вологодской области, междуречье рек Уфтюги и Порши. Зима, самое многоснежье... В этом районе множество ручьев со странными названиями: Кондас, Осевица, Курсеньга, Улашка, Чурес. Громадные болота тянутся на много километров, на них встречаются редкие «островки» кривых сосен. Такие болота здесь называются «чисть»: Сывовская чисть, Чуресская чисть.
Люди жили в зимовье на Усть-Кондасе. Над избушкой стояла громадная ель, протоптанная тропинка спускалась к реке, к проруби. В разные стороны от порога разбегались накатанные лыжни, уводящие на основные учетные маршруты: на междуречья, на дальние вырубки, на чисти, вниз по реке к деревням, на Петряевскую просеку. Быт был простой, экспедиционный, жили люди давно, и постепенно окружающий лес к ним привык. Привык к редкому стуку топора, к дымку над крышей, к тому, что иногда по реке приезжал еще один человек в санях на лошади и с собакой, а через день-два снова скатывался вниз, не очень беспокоя окрестных обитателей.
Сапоги мои скрип да скрип под осиною, сапоги мои скрип да скрип под березою... Оттепели сменялись крепким морозцем, реку то отпускало, то вновь прихватывало. Иногда лыжи легко катились, за день не накапливалось никакой усталости, а иногда сырой снег пудовыми гирями налипал на широкие лыжи, нарастал твердой шишкой под подошвой, уже через пятнадцать километров ноги начинали гудеть и хотелось домой. Обычные маршруты, обычная работа — зимние тропления животных.
Николаич был большой спец по зимним троплениям. Тропление — тропить — тропа, то есть ходить по следам, оставляемым животными на снегу, с целью исследования их поведения. Особенно интересные снежные «записи» охот, встреч с «соплеменниками», реакция на человека, да мало ли что можно пронаблюдать, когда ходишь по следам хищных и копытных зверей в зимней вологодской тайге.
Зимний лес стоит тихий, как неживой. Но это не так, всюду есть свои хозяева и гости. Надо только внимательно вглядываться. Если весенний лес напоминает ярмарку — везде песни-пляски, то зимняя тайга — это спокойные будни года.