Вследствие вашей болтовни или, точнее, вследствие того, что вы раструбили тайны опекаемого мной ребенка, полиция приняла меня за того преступника, который обезобразил в Тиргартене тыквообразного Аполлона и другие статуи, и мне стоило большого труда оправдаться и доказать, что я восторженный любитель искусства, а никак не скрывающийся неверный турок. Вы сами юрист, а не подумали того, что из-за проклятого носа Аполлона меня могли засадить как государственного преступника в тюрьму или даже всыпать порцию палочных ударов, если бы только моя спина самой благодетельной природой не была навсегда защищена своим горбом против всяких палок. Прочтите сами в двадцатой главе второй части Общего законодательства параграфы 210 и 211 и устыдитесь, что о них должен вам напомнить отставной канцелярский заседатель из Бранденбурга.
Хотя я с трудом избавился от суда и следствия, зато мою квартиру, ставшую столь несчастным образом всем известной, до того осаждали, что я непременно пришел бы в отчаяние или даже сошел бы с ума, если бы не был уже испытан и приучен ко всякого рода передрягам во время моих многочисленных опасных путешествий. Ко мне стали являться барышни, привыкшие получать все скоро и дешево, а за ними страстные постоянные покупательницы модных товаров на аукционах с требованиями, чтобы я тотчас доставил им турецкую шаль. Всех назойливее оказалась Амалия Симсон, преследовавшая меня с просьбами, чтобы я написал золотыми чернилами на груди ее спенсера из красного кашемира еврейский сонет, ею самой сочиненный. Другие люди различного состояния приходили посмотреть на мои восковые пальцы или поиграть с моей косой, или послушать, как говорит по-гречески мой попугай.
Молодые люди с осиными талиями, громадными, как башни, шляпами, казачьими шароварами и золотыми шпорами приходили со своими лорнетами и смотрели сквозь них, как будто желая проглядеть стены. Я знаю, кого они искали; многие из них безо всякой утайки самым нахальным образом спрашивали прямо о прекрасной гречанке, как будто порученная мне княжна была предметом для зрелищ, выставляемым напоказ праздной толпе. Да, противными, очень противными показались мне эти молодые люди, но еще противнее были для меня господа, таинственно подходившие ко мне и заводившие со мной мистические речи о магнетизме, сидеризме, волшебных союзах, основанных на симпатии и антипатии, и тому подобном, и делавшие при этом удивительные жесты и знаки, чтобы выдать себя за посвященных, причем я решительно не мог понять, чего им от меня нужно. Лучше других еще были те, которые чистосердечно признавались, что пришли попросить меня погадать им на кофейной гуще или по руке... Это было безбожное нашествие, настоящий дьявольский шабаш в моем доме. Наконец удалось мне ночью, в дождь, убраться оттуда и переехать на другую квартиру, которая удобнее, лучше расположена и более соответствует желаниям княжны или, вернее сказать, будет им соответствовать, так как в настоящее время я здесь один. Моего настоящего адреса не узнает никто и всего менее вы, потому что от вас я не ожидаю ничего хорошего.
А кто, кроме вас, виноват во всем этом? Ведь это вы выставили меня перед публикой в таком двусмысленном положении, что она сочла меня за страшного кабалиста, живущего в странной связи с каким-то таинственным существом.
У вас почтенный отставной канцелярский заседатель оказывается колдуном - что за бессмыслица! И что вам за дело, милостивый государь, до тех волшебных отношений, в которых я состою с моей княжной? Если у вас и есть небольшой талант для того, чтобы сочинить в случае крайней надобности какой-нибудь рассказ или повестушку, то у вас совершенно нет необходимого рассудка и высших познаний, чтобы понять хотя бы единое слово, если бы я снизошел до сообщения вам тайн того союза, который не считал недостойным для себя первый из магов, сам мудрый Зороастр.