– А почему парень по‑прежнему любит девушку, или наоборот? Как это объяснить?
– Не знаю, – терпеливо признал комиссар.
Улучив момент между порывами ветра, мартовское солнце ласково согревало спину – Адамбергу очень нравилось строить стену в этом заброшенном саду. Лусио Веласко Пас может болтать сколько угодно, его это не смущает.
– Просто чувство не закончило своего бытия. Эти вещи существуют вне нас. Надо подождать, пока что‑то завершится, то есть дочесать до конца. Если умрешь, не поставив в жизни точку, произойдет то же самое. Убиенные шатаются в пустоте, и мы чешемся из‑за всяких выродков.
– Укусы паука, – сказал Адамберг, возвращаясь на круги своя.
– Привидения, – серьезно поправил его старик. – Догадываетесь теперь, почему никто не захотел покупать ваш дом? Потому что он с привидениями, hombre.
Адамберг доскреб цемент из лотка и потер руки.
– А что такого? – сказал он. – Я не против. Я привык к вещам, которые от меня ускользают.
Лусио вздернул подбородок и грустно взглянул на Адамберга:
– Ты сам, hombre, не ускользнешь, если будешь умничать. Что ты себе воображаешь? Что ты сильнее ее?
– Ее? Это женщина?
– Это призрак из стародавнего века, с дореволюционных времен. Зловредная старуха, тень.
Комиссар медленно провел рукой по шершавой поверхности камня.
– Да ну? – вдруг задумался он. – Тень?
II
Адамберг варил кофе в новой необъятной кухне, где все еще чувствовал себя не в своей тарелке. Солнечный свет, проникая сквозь окна в мелком переплете, падал на старинные матовые красные плиты – из стародавнего века. Запах влажности, горелого дерева, новой клеенки, что‑то, если вдуматься, схожее с ароматом его домика в горах. Он поставил на стол две разномастные чашки, прямо на высвеченный солнцем прямоугольник. Его сосед сидел прямо, единственной рукой сжимая колено. Широченная лапа, способная удушить быка, казалось, удвоилась в объеме, чтобы возместить отсутствие второй руки.
– Не найдется ли у вас чего‑нибудь выпить, извините за беспокойство?
Пока Адамберг рылся в поисках спиртного в еще не разобранных после переезда коробках, Лусио окинул сад подозрительным взглядом.
– Дочка не разрешает?
– Не поощряет.
– Вот, например. Что это у нас такое? – спросил Адамберг, вытаскивая из ящика бутылку.
– Сотерн, – прищурившись, постановил старик, словно орнитолог, издалека определяющий породу птицы. – Рановато будет для сотерна.
– У меня больше ничего нет.
– Тогда ладно, – согласился сосед.
Адамберг наполнил его бокал и устроился рядом, подставив спину солнечному прямоугольнику.
– Что, собственно, вам известно? – спросил Лусио.
– Что предыдущая владелица повесилась в верхней комнате, – Адамберг ткнул пальцем в потолок. – Вот почему никто не хотел покупать этот дом. Мне лично все равно.
– Потому что вы навидались висельников на своем веку?
– Навидался. Правда, с мертвыми у меня проблем никогда не возникало. Чего нельзя сказать об их убийцах.
– Мы же не о настоящих мертвецах говорим, hombre, а о тех, что не хотят уходить. Она так и не ушла.
– Та, что повесилась?
– Нет, та, что повесилась, как раз ушла, – объяснил Лусио, сделав глоток словно для того, чтобы отметить это событие. – Знаете, почему она покончила с собой?
– Нет.
– Ее свел с ума этот дом. Всех женщин, которые поселяются здесь, губит тень.