Она также была держательницей самых больших наличных резервов четверки. Сроки заседаний суда оставались неопределенными. При малейшем невезении присяжным могла вскоре открыться картина состояния финансов фирмы — аккуратненькие колонки цифр, подтверждающие излишек наличности в восемьсот миллионов долларов.
— Мы работаем над списком, — ответил Фитч. — Недостаточной остается информация о восьми кандидатах. Четверо из них могут оказаться умершими или уехавшими. Четверо остальных живехоньки, и в понедельник ожидается их прибытие в суд.
— Одного негодяя достаточно, чтобы все жюри оказалось испорченным, — сказал Дженкл. До того как поступить в “Ю. таб.”, он работал юрисконсультом в одной луисвилльской корпорации и всегда напоминал Фитчу, что разбирается в законах лучше трех остальных коллег.
— Мне это прекрасно известно, — огрызнулся Фитч.
— Нам нужно знать об этих людях все.
— Мы делаем все возможное. Что ж поделаешь, если здесь списки гораздо более устаревшие, чем в других штатах.
Дженкл сделал порядочный глоток и уставился на Фитча. В конце концов, Фитч лишь хорошо оплачиваемый головорез, его положение и близко нельзя сравнить с положением представителя совета директоров крупнейшей компании. Назови его как угодно — советником, агентом, подрядчиком, — суть не меняется, он работает на них. Да, сейчас он наделен некоторыми особыми полномочиями, это он нажимает на кнопки, потому-то и расхаживает с таким важным видом и постоянно гавкает, однако, черт побери, по сути дела, он всего-навсего пусть и незаурядный, но мошенник. Эти мысли Дженкл держал при себе.
— Вы доверяете этим адвокатам? — спросил он в который раз.
— Мы уже обсуждали это, — ответил Фитч.
— Если я сочту нужным, обсудим еще.
— Почему вы так волнуетесь насчет наших адвокатов? — спросил Фитч.
— Потому что... Ну, потому что они здешние.
— Понимаю. И вы полагаете, что было бы разумнее привезти сюда адвокатов из Нью-Йорка, чтобы они имели дело с местным жюри? Или, может быть, из Бостона?
— Нет, просто... Ну они же никогда не выступали по табачным делам.
— На побережье прежде не рассматривалось никаких табачных дел. Вы чем-то недовольны?
— Просто они меня беспокоят, вот и все.
— Мы наняли самых лучших из местных юристов, — сказал Фитч.
— А почему они согласились работать за такую ничтожную плату?
— Ничтожную? На прошлой неделе вас беспокоили большие расходы. Теперь — то, что наши адвокаты мало запросили. Вы уж решите как-нибудь, чего вы хотите.
— В прошлом году в Питсбурге мы платили адвокатам по четыреста баксов в час. Здесь ребята работают за двести. Меня это настораживает.
Фитч перевел взгляд на Лютера Вандемиера, представителя “Трелко”, и спросил:
— Я, может быть, чего-то не понимаю? Он это серьезно? Речь идет о пяти миллионах, а он боится, что я прикарманиваю копейки. — Фитч махнул рукой в сторону Дженкла. Вандемиер улыбнулся и взял стакан.
— В Оклахоме вы потратили шесть миллионов, — сказал Дженкл.
— И мы выиграли дело. Не помню, чтобы после вынесения вердикта были какие-то жалобы.
— Я и сейчас не жалуюсь. Я просто высказываю сомнение.
— Великолепно! Я сейчас поеду в офис, соберу всех адвокатов и сообщу им, что мои клиенты недовольны счетами. Я им скажу: “Слушайте, ребята, я знаю, что вы на нас наживаетесь, но этого недостаточно. Мои клиенты желают, чтобы вы требовали больше. Давайте! Вы, парни, скромничаете”. Как, по-вашему, хорошая идея?
— Успокойтесь, Мартин, — сказал Вандемиер.