- Да ты что?!
Мы оба остановились. "Я просто не вынесу", - тогда, возле почты, сказала мне мама. Как можно было это забыть?
- Что же делать? - спросил я Олега.
- А где твой портфель?
Портфеля действительно не было.
- Оставил на почте. Возле окошка...
Мы побежали обратно. Портфель уже был за стеклом, на столе у болезненной девушки.
- Ты что-нибудь такое... получил? - спросила она.
В ответ я ничего не смог выговорить.
- Отец пропал без вести, - объяснил ей Олег. - Не погиб... а просто нету вестей. Это же разные вещи.
- Вероятно, - сказала она. - Я не могу здесь больше работать...
И закрыла глаза болезненно белыми пальцами с припухшими сгибами на суставах.
Я вспомнил пальцы отца. Он часто, сидя за столом, перебирал лечебные травы, которые сам же выращивал. Травы были высохшие, напоминавшие сено, а пальцы у отца загорелые, крепкие, но осторожные. Мне чудилось, он боится, что с трав осыплется что-то нужное и они потеряют свою целебность.
Отец был нежным, застенчивым человеком. "Ленинградская интеллигентность'!" - пояснял Николай Евдокимович, хотя сам был закоренелым москвичом.
Отец любил лес, но еще больше - поля и луга. "Высокая, густая трава это здоровье, - говорил он. - Это символ простора и жизни!"
И жизни...
- Ты не прощайся с отцом, - угадав мои мысли, сказал сзади Олег. Пойдем.
Мы вышли на улицу.
- Дай мне конверт, - попросил он.
Я протянул.
Он аккуратно вложил в конверт листок с извещением. И так же неторопливо, обстоятельно отвел ему место в своем портфеле.
- Пусть будет у меня. А то мать найдет.
Я вновь затопал вверх по ступенькам почтового отделения и заглянул в полукруглое окошко.
- Только маме не говорите, что было письмо. Если она зайдет... попросил я девушку, которая все еще не отрывала рук от лица.
На почте никого не было, потому что весь город в это время работал.
- Олег говорит, что отец... еще может найтись...
- Не могу я здесь больше работать, - ответила девушка, должно быть, не веря Олегу.
* * *
- На две минуты... Остановитесь, пожалуйста, - опять попросил я таксиста.
Он тормознул так, что я ткнулся в его спину.
Почта была все там же. И из того же окошка выдавали корреспонденцию до востребования. Человек пять стояли в ожидании. Но на их лицах не было нетерпеливой тревоги.
Я издали заглянул в окошко. Конверты перебирала девушка, на которую стоявшие в очереди мужчины поглядывали с интересом. Она стоила этого.
Таксист снова рванул, будто участвовал в мотогонках и ему только что был дан старт.
Мама приходила с работы поздно вечером. А то и под утро... Приподнимала простыню, отделявшую наше жилье от коридора. Другой нашей "стеной" был старый, облысевший ковер... Мама входила беззвучно, но я просыпался. Задавала мне несколько главных вопросов... Прежде чем шепотом рассказать о своих делах, она открывала разбухшую сумку, набитую бумагами и чертежами. Вытаскивала со дна еду, завернутую в газету, и протягивала ее мне. В сумке обязательно стояла бутылка молока, которая тоже полагалась маме "за вредность". Сидя на матраце, я ел хлеб с котлетой и запивал молоком.
- Так поздно ужинать вредно, - говорила мне мама. - Но война все перевернула вверх ногами.
- А ты-то поела?
- Конечно, - отвечала она.
И наспех рассказывала, как ей удалось найти очередное "уютное местечко" для каких-нибудь многотонных "деталей", прибывших издалека. Говорила она еле слышно, но по ту сторону "озера с лебедями" обязательно кто-нибудь переворачивался и вздыхал.
- Все надо принять, выгрузить, рассортировать. Уберечь от дождя и снега, - шептала мне мама, готовясь хоть немного поспать.
Усталой она не выглядела. Даже волосы накручивала на свернутые бумажки и смазывала лицо вазелином:
- Обветрилось... За собою надо следить.