- И еще я катаюсь на этом бульваре с гор, - сообщил я Подкидышу.
- Горы!.. - грустно воскликнул он. - Когда-нибудь они покажутся тебе небольшим возвышением. Наши представления со временем так меняются!
- Почему вы говорите об этом с печалью? - спросила мама.
- "Печаль моя светла..." Она вызвана сожалением, что зрелость так точно определяет разницу между горой и холмом.
Пушкина он цитировал постоянно, считая, что поэт сказал все обо всем на свете.
- В моем возрасте это уже можно постичь! - утверждал Подкидыш.
Цитаты он очень естественно вплетал в свою речь, потому что они точно выражали и его собственные суждения.
На фронт Подкидыша не взяли главным образом из-за плохого зрения. Стекла его роговых очков были такие толстые, что я не мог определить, какого цвета у Николая Евдокимовича глаза. Видно было только, что они очень добрые.
Своего "белого билета" Подкидыш стыдился.
- У меня на медкомиссии обнаружили еще кучу болезней, - признался он мне. - Председатель сказал: "Практически у вас здоровы одни только уши". Не возражаешь против такого диагноза? Но Катюше не говори!
Маму он называл Катюшей.
- Не возражаете, чтобы я и завтра заглянул к вам? - спрашивал он у мамы.
- Если мы вернемся с объекта раньше двенадцати ночи, пожалуйста!
- Значит, не возражаете? А то, может быть, я наскучил: столько "сердца горестных замет", - сказал он, я помню.
- У меня "ума холодные наблюдения", поскольку мы должны принять завтра очередной эшелон. У вас "сердца горестные заметы". Получается искомое равновесие.
Назавтра они с мамой, как правило, возвращались позже двенадцати. И на второй и на третий день тоже... А через недельку им вновь удавалось выкроить часа полтора. Я очень любил эти вечера, потому что мы вспоминали о Москве, о мирных годах, казавшихся нереальными, об отце...
Однажды утром, минут в пятнадцать седьмого, когда мама уже собиралась на работу. Подкидыш ворвался к нам без всякого предупреждения.
- Не возражаете? - И сразу вбежал. - Их разгромили под Москвой! Вы это предвидели, Катюша. И говорили об этом... Свершилось!
- А как вы узнали?
- По радио.
- Вдруг теперь... и письмо придет?
- Разумеется... Можно не сомневаться! И ты вставай, - тормошил меня интеллигентный Подкидыш.
А вечером мы собрались, чтобы отметить праздник.
Усталые, серые лица вроде бы оживились - ив бараке стало уютней. Мама всегда была гостеприимной хозяйкой. Если кто-нибудь приходил к нам в Москве неожиданно, без приглашения, она, произнеся в коридоре приветственные слова, не хваталась на кухне за голову, а говорила откровенно:
- Чем уж богаты...
Если у нас оказывался Подкидыш, духовное богатство семьи, естественно, увеличивалось. Он подробно сообщал о том, что было раньше на месте какой-нибудь станции метро или дома, в котором жили наши незваные гости, и те были очень довольны. На стол мама выставляла все, что висело за форточкой, на крючке. И буфет она полностью очищала с таким видом, будто он оставался до краев переполненным. Она отдавала, делилась, но не отрывала от себя.
В тот вечер, в бараке, мама предложила всем "объединить продуктовые запасы", откинуть бывшие скатерти, старые ковры и портьеры, разделявшие нас. Барак сразу сделался длинным, как деревянный туннель. Резали затвердевшие от холода буханки. казавшиеся ненастоящими, бутафорскими; покрывали хлебные куски таким тончайшим слоем масла, что сквозь него ясно просвечивали цвет хлеба и все его поры.
Кто-то принес полбутылки спирта и разбавил его водой до такой степени, что остался лишь запах.
- "Друзья мои, прекрасен наш союз"! - воскликнул Подкидыш. Это прозвучало слишком возвышенно, и я пригнул голову, уставился в пол, как бывает в театре, если на сцене происходит что-то неестественное, фальшивое.