Самыми младшими были близнецы Дана и Дин. Родившиеся на десять лет позже остальных детей, они стали предметом редкостного балования. Их обожали и отец, и старшие сестры, и слуги, и соседи. Их баловали безмерно, дозволяли слишком многое и почти никогда не наказывали. Но несмотря на то, что росли они сорванцами, у них был веселый нрав и доброе сердце. Правда, одно чрезвычайно печалило отца: Дане было десять, но иглу в руки она брать категорически отказывалась. Ей явно нужно было родиться мальчишкой, ибо заводилой во всех проказах была именно она. Отец тяжело вздыхал, сетуя на отсутствие женского воспитания, и надеялся, что со временем девочка возьмется за ум.
И, наконец, я. Меня угораздило родиться средней, и это и вправду определило мою жизнь. Я ничем не отличалась. Не была ни красивой, ни уродливой, ни покладистой, ни задиристой, ни умной, ни глупой. Я была другой. Замкнутой. Жизнь мирно текла мимо меня.
Я тихо жила в своем мирке среди ниток, иголок, драгоценностей и рисунков с узорами, да еще книг. Отец не жалел на нас денег, приглашая в дом именитых учителей и воспитателей, так что мы росли детьми грамотными, благовоспитанными и учтивыми. Но книги были мне милей людей, ибо только там я узнавала новое, а отец, потакая моим необычным для девушки прихотям, выписывал для меня книжные новинки даже из столицы. Мир я познавала книжным, скорее придуманным, чем реальным, но он меня вполне устраивал. Мне повезло и еще в одном. В жизнь нашем маленьком городе, как и в других, подобных ему, определяется тем, что считают возможным или невозможным, приемлемым или нет, местные законодательницы мод. Что носить, а чего не носить, кому благоволить, а кто - в опале, что дозволено обсуждать, а что под запретом, определяли несколько женщин Кермиса, а именно госпожа Фриза, жена градоначальника, господина барона Хэммы Нортона, госпожа Маримма, вдова барона Цертен, устроительница самого популярного в городе салона, и виконтесса Дирлен, чопорная дама столь предельной строгости и лет, что ее имя просто забыли, предпочитая обращаться "госпожа виконтесса".
В чем же мне повезло? Мне как раз исполнилось пятнадцать, когда в городе появилась одна одиозная личность, по слухам сосланная из Лилиена, столицы, за слишком вольные высказывания в адрес Его Королевского Величества. Это был профессор лилиенского Университета Кикер, маленький, сухонький старичок с пышным облаком седых волос, злым языком и неукротимым нравом, и к тому же в весьма непростом положении - по какой-то причине он лишился средств к существованию, прибыв в Кермис практически без гроша в кармане. Местные матроны посчитали это даром с небес, опального профессора тут же определили лучшим учителем для своих отпрысков. Профессор, очевидно, был в слишком стесненном положении, раз согласился обучать глупых провинциальных детей, но это продлилось недолго. На уроках он бранился и всячески оскорблял нерадивых учеников, швырялся книгами, громко топал ногами и даже визжал, когда слышал глупость, второй раз разъяснять урок напрочь отказывался, ссылаясь на то, что "тупые мозги и второй раз не поймут"... В общем, учитель из него оказался никудышный. Столичной знаменитости стали вежливо отказывать от места, отчего он вскоре опять оказался на мели, хотя по-прежнему пользовался популярностью в салоне госпожи Мариммы.
Тогда-то мой отец и пригласил его для двух своих младших детей - Даны и Дина, надеясь научить их уму-разуму. Но дети были еще слишком малы, и Кикер от безысходности взялся учить меня. Первый этап наших отношений был удивительно схож со всеми иными, известными мне - швыряние книгами, обзывание "тупицей", топанье ногами, но потом мы ко всеобщему удивлению нашли общий язык. Я не обращала внимания на его брань и дурной тон, научилась задавать вопросы, ставящие его в тупик, была любознательна и целеустремленна - и он сменил гнев на милость. Кикер и вправду оказался кладезью мудрости. Он сам выбирал темы для уроков и тогда его трудно было остановить. Он обучал меня математике, географии, философии, риторике. Он учил меня думать и пользоваться знанием.
Кикер пробыл у нас почти четыре года, пока наконец Его Королевское Величество не сменил гнев на милость и не позволил профессору вернуться в столицу. И пусть Кикер громогласно заявлял, что бесконечно рад покинуть это тухлое провинциальное болото, я знала, что его уроков мне будет не хватать.
Из всей семьи ближе всех была мне Селина, вечно окутанная ореолом романтических грез. Все наши разговоры, начинаясь о вечном, заканчивались насущным: о кавалерах. Она могла говорить о них часами, перебирая достоинства и недостатки каждого, сравнивая знаки внимания или, чего хуже, невнимания. Мне же перебирать было некого. Парочка юношей, случайно обративших на меня внимание, вызывали у меня отчаянную скуку и острое желание от них отделаться.
Я не была такой фантазеркой и мечтательницей, как Селина, по крайней мере, я никогда не выражала свои эмоции так бурно, как она, но и я мечтала о своем счастье. И почему бы и нет? Но мои представления о нем вовсе не заключались в удачном браке. Остаться старой девой мне не грозило - через год, когда мне исполнится двадцать один, отец наверняка подыщет мне - может быть даже поинтересуется, нравится ли он мне, - подходящего жениха, ибо с таким приданным, которое давал он всем своим дочерям, не надо иметь за душой ничего другого - ни красоты, ни шарма, но я надеялась, что до этого у меня еще есть время. Потому что я этого боялась. Другого выбора в жизни, кроме как подчиниться воле отца, у меня не было, и это крайне угнетало меня. Каждый день сидя в одиночестве в крохотной комнатке за шитьем, я пыталась разобраться в себе, пыталась уговорить саму себя смириться с уготованной мне судьбой, но от этого становилось только хуже. Так я и встретила свои двадцать лет. Оставался год на раздумья и свободную жизнь.
Однако очень скоро произошли события, полностью перевернувшие мою жизнь.
Все началось с того, что однажды вечером отец сообщил о важном своем решении.
- Я долго думал, дети мои, - немного смущаясь, сказал отец, - прежде чем решиться на такой шаг. Вам нужна заботливая мать, женщина, которая окружит вас лаской и вниманием, на что у меня нет ни сил, ни способностей. Десять лет я пытался справиться со всем один, но, боюсь, у меня не слишком хорошо это получалось. Так вот, дети. Я решил жениться.
- Мы больше не будем, - испуганно и отчаянно заявила за всех Дана, - Мы обещаем себя хорошо вести. Не надо жениться.
Отец продолжал, намеренно не замечая горестного вопля девочки:
- Ее зовут Катерина, вдова господина Макуйса. Она хорошая женщина. Спокойная, тихая, прекрасная хозяйка, отличная мать. И у нее есть сын Патрик, ровесник Селины. У вас будет заботливый старший брат. Вы полюбите их, вот увидите.
- Нет, отец, - опять встряла Дана, - нам и с тобой хорошо.
- Да, Дана, - внезапно резко оборвал ее отец, - Я так решил.
Увы, нам слишком хорошо был известен этот тон. Он говорил о том, что коли отец принял решение, он его не изменит. Мы втихомолку поплакали и повозмущались в своих комнатах и принялись ожидать неминуемого.
Через две недели в наш дом въехала Катерина. Как феерическая красочная комета она притянула за собой целый хвост суеты, кутерьмы и суматохи. Непонятно, каким образом отец умудрился усмотреть в Катерине "спокойную, тихую женщину", но с этого момента покоя в доме мы не видали. О нет, она не была "злой мачехой". Она искренне пыталась нас любить и поэтому сразу же взялась за наше воспитание, горько сетуя об упущенных годах. Весь пыл нерастраченных сорока лет она выливала на нас, и больше всех доставалось, конечно же, младшим.
К счастью, она не была сведуща в шитье, чтобы вмешиваться в работу мастерской, и мы, понимая, что это ненадолго, сбегали туда, чтобы отдохнуть от ее нравоучений и поразмышлять в тишине. Однако зрелище того, как горестно бедная Селина терзает ткань и искалывает собственные пальцы, приводило меня в полное уныние.