Я изготовил оружие для нескольких резких, точных и сильных движений — уж на это меня хватить могло. Из кухонных тесаков я сделал два лезвия, широких и острых, как бритвы, в форме полудисков. С одного конца лезвий я вывел недлинные острия, назвал их «когтями гнева». Рукояти располагались у лезвий сбоку, а потому эти своеобразные ножи одевались на кисти рук, как кастеты. Пришлось сверлить в плоскостях лезвий отверстия для пальцев, а потом вырезать из досок деревянные рукояти. Вот это была настоящая интересная работа. И результат этой работы лежал на моём столе — два отличных боевых ножа. Я принес из парка кусок бревна и несколько дней учился на нём ударять лезвиями, а потом внимательно посмотрел внутрь себя и решил, что готов к делу.
В день выполнения задуманного я приехал на работу не на машине, как обычно, а на трамвае. Я уже не работал в компании — уволился накануне, но меня всё равно пропустили в здание — я показал несданный пропуск. Не пользуясь лифтом, поднявшись по лестнице, я сел на подоконник и стал ждать. Тоже хорошая работа — ждать в засаде. Во всём моём теле работало только зрение, а мысль гуляла в океане, свободно расправляя своё тело, до самых кончиков щупальцев. Я мог пребывать в ожидании сколько угодно — приятное занятие.
Но машина охраны подъехала по графику, я постоял на лестничной площадке, сколько нужно, и двинулся к выходу на третий этаж.
И славно поохотился там на охранников. Они оказались опасной добычей. Если бы я хоть чуть промедлил в ответственный момент, меня пристрелили бы. Но человеческое тело на удивление хорошо справилось. И оружие я выбрал правильно — ножи. Ничто другое не сгодилось бы. И запаха опасности охранники не учуяли — я старался излучать самые невинные запахи. Хорошо, что настоящий хищник в моём теле умел просчитывать поведение даже самой опасной добычи. Отрезанная голова охранника очень красиво ударилась о стену. Я начинал проникаться человеческой эстетикой.
А в то же самое время в своей долине в океане я охотился. В тот момент, когда моё человеческое тело резало шеи врагам, я бросался из засады на большую вкусную рыбу. Когда на суше я ехал в трамвае с добытым мешком денег, в океане я с аппетитом ел.
И всё было хорошо просто замечательно до тех пор, пока я не увидел свей мыслью морского змея, вновь нашедшего меня, на этот раз — в моей долине. Кольнула тревога. Человек в трамвае очнулся от вялой задумчивости и беспокойно посмотрел вокруг.
Глава 27. Палач
Противореча следованию Пути, человек порождает скверну и зло.
Негуманный человек губит других. Поэтому всегда существует Палач.
Город, признавший во мне хищника, холодно ластился и предоставлял всё необходимое: пыльные кровати отелей, если я хотел спать; пищу ресторанов и кафе, если я хотел есть; метро или такси для передвижения; любую одежду для тела; проституток для секса. Но если бы я хоть ненадолго ослабел, не имел бы сил добыть деньги или отложил уставшее оружие, город тут же выплюнул бы меня, как обглоданную кость, в кучу отбросов. Город — всего лишь равнодушная охотничья территория.
Город с готовностью избавился бы от меня, поскорей отправив на одном из своих самолётов на берег далёкого тёплого океана, туда, где среди обнажившихся в отлив камней будут смотреть из воды глаза доброго хищника с квадратными зрачками. Да и я без сожаления попрощался бы с городом — мои мечты легко омывались тропическими волнами где-то на оранжевых песчаных берегах. Но я не хотел лететь.
В самом солидном туристическом бюро путешествий молодая беременная женщина-менеджер встретила меня вначале недружелюбно. Трёхмесячный плод эгоистично мучил её токсикозом и болезненно обострял чувства. Любые самцы и их запахи остро её нервировали. Я, испытывая к ней что-то вроде понимания, постарался совсем не пахнуть, весь аккуратно подобрался. Взамен у меня благополучно приняли документы на оформление выезда, нашли и заказали билеты на круизный лайнер, каким я мог уплыть в океан, стиравший волнами все следы с песка.
— Вы точно хотите отправиться морским путём?
— Да.
Пусть волны лижут высокие борта во всё время моего пути.
Я всё оплатил вперёд и наличными, обойдя возможные силки человеческих условностей.
Напоследок беременная даже растянула губы в подобие улыбки:
— Через две недели отправление корабля по нужному вам маршруту. Всё будет готово.
Так улыбнулся в душе город, радуясь нашему скорому расставанию. При всём безразличии ко всему происходящему ему без меня жилось всё-таки спокойней.
Но ещё две недели городу предстояло оставаться моей охотничьей территорией, и он покорно ложился предо мной твёрдым животом мостовых кверху. Я милостиво принимал выражения покорности.
Каждый вечер я доезжал последним поездом до любой конечной станции метро, а потом брёл по ночным улицам к центру города с полностью открытыми порами чувств, впитывая запахи и звуки городской ночи не хуже, чем сама ночь, погружаясь в реальность, как в бодрящую воду. Я слышал, как скребутся крысиные коготки у помоек, слышал прерывистое дыхание занимающихся сексом в подворотнях, слышал стоны наркоманов вгонявших себе дозу на лестничных пролётах, похожих на пещеры — я слышал всё. Я чуял вони нечистот и ароматы дорогих изысканных духов, удивляясь родственной близости этих запахов, я улавливал все оттенки человеческих потов, от страсти до страха, я нюхал волны возбуждения и прострации — я обонял всё. Я ловил волны от резко хлопнувшей двери, резкие колебания от чей-то лихорадочной спешки, рассекание воздуха от падающего с пятиэтажной высоты тела самоубийцы — я осязал всё.
Я прислушивался к человеческим мыслям, кое-где порхавшим бледными бабочками. На свет ночных клубов и заведений они слетались густо, роями, и тревожно проскакивали тёмные переулки, состоящие, казалось, из одних чёрных теней.
В омутах тех теней я вылавливал патроны для своих пистолетов, чтобы гуманно снова их отпустить, используя присущее пулям стремление к полёту. Я специально выбирал ночную дорогу поглуше. В закоулках и на пустырях, там, где мои шаги одиноко отражались от стен, чьи-то злобные мыслишки скалили вампирские зубки и бросались на меня, надеясь на свои стволы и лезвия.
Грабители находили меня в ночи по-разному. Иногда меня замечал какой-нибудь наводчик: редким сереньким прохожим он проскакивал мимо, или стоял в стороне, прижавшись к стене, и провожал меня долгим взглядом, или шарахался в сторону с моего пути. Но всегда после встречи со мной он вынимал мобильный телефон, звонил своей банде и науськивал её на меня, радуясь своей удаче. А я тем временем слушал каждое слово и запоминал звук его мыслей, чтобы потом его найти и не ошибиться. Я всегда убивал этих наводчиков последними, в завершении, находил по радостным предвкушениям доли в добыче, подходил — и исполнял приговор. Самое любопытное, что все эти типы — а их случилось трое — получали-таки свою честную долю наравне со всей бандой: одного я проткнул «когтём гнева», двух других — застрелил.
Но чаще грабители находили меня сами. Медленно и равнодушно я проходил мимо них — нескольких теней, ничего не искавших, но сразу же поддававшихся желанию причинить мне зло. Любое зло, как получится, но для начала — ограбить. Я знал, будто видел каждый их жест, понимал происхождение их вони: какая железа и что выдавливала из себя, чтобы получилась — шакалья вонь. Стоило им начать движение ко мне и тем самым перейти грань вражды, как я сам поворачивал им навстречу, встречал их где-нибудь посреди улицы, или в каком-нибудь дворе, или в похожей на туннель подворотне — всё равно где. Я стрелял на звуки вражьих мыслей, ещё не видя тех, кому они принадлежали — тратил не больше одной пули на каждого. Палачу полагается казнить одним ударом.
Потом я находил трупы грабителей, вознамерившихся злодействовать надо мной, и забирал обоймы, если находил подходящие. У грабителей всегда что-то лежало в карманах, грабили они отнюдь не от голода или безысходности. Чёрной кожей перчаток я закрывал глаза, умершие в широком изумлении несбывшегося злодейства. Палачу по обычаю людей всегда полагалось закрывать глаза казнённых, а касаться голой рукой мёртвых век — было противно.