Будучи все ещё закреплённой за своим телом, я наблюдаю за ними. Поначалу, когда там умерли лишь немногие, я пыталась им помочь. Теперь их слишком много.
Я все равно пытаюсь приободрить тех, кто проходит мимо меня в волнах Барьера.
Я говорю им простые вещи.
Нет, ты не можешь вернуться в своё тело. Ты не можешь силой проложить себе путь обратно в изувеченную плоть. Да, сосуд действительно сломан. Видишь? Вот оно, вон там. Это было твоим телом. Ага, я знаю, выглядит ужасно. Нет, я не Бог и не ангел. Нет, я не знаю, как связаться с твоей женой…
Заставить их слушать сложно.
Большинство бежит от меня. Их страх заставляет их резонировать с другими светами, исчезать — пуф — в других, более запутанных местах Барьера. Они не привыкли к темным облакам Барьера и меняющемуся окружению. Они не знают, что в принципе могли бы путешествовать здесь так же, как я, если бы просто расслабились.
Но они не могут расслабиться.
Некоторые, очень немногие, слушают.
Другие видящие пытаются помочь, но этот процесс приводит в уныние. Их слишком много. И для людей все это слишком в новинку.
Пытаться помочь снаружи, пока они ещё не погибли — это ещё более жалко.
За последние несколько недель я быстро научилась этому, даже с Джоном и Касс. Для некоторого из того, что теперь стало для меня обыденной реальностью, просто не существует слов. Даже если сама идея представляет для них интерес, я чувствую пропасть между их воображением и реальностью. Как и все создания, люди объясняют жизнь и смерть в тех терминах, которые они знают на данный момент.
Проблема в том, что они ничего не знают.
Мировой Суд по какой-то причине официально объявил Барьер мифологией. Они описывают наши способности как ребёнок, отрицают наши объяснения просто потому, что предпочитают свои собственные. Когда их объяснения не совпадают с реальностью, они злятся на нас или принижают этот феномен до научного эквивалента «магии». Они ищут лучшее объяснение — лучшую историю, которая объяснит то, что ранее считалось необъяснимым, но при этом не будет противоречить их изначальным предположениям.
Эта война, к примеру.
Для людей она включает в себя сражения за земли и права торговать, потенциал получить больше маленьких бумажек, которые будут означать, что больше людей захотят секса с ними, и они смогут произвести впечатление на совершенно незнакомых людей.
Однако для кого-то вроде меня и всех видящих, с которыми я работаю, эта война — всего лишь изобретение разума безумного видящего. Безумного видящего, который ненавидит людей и хотел бы, чтобы все они исчезли. Безумного видящего, которого я приставила к власти в стране, способной развязать войну со всеми остальными, просто выкрикивая эмоциональные слоганы.
Другие видящие говорят, что это не моя вина.
Однако я ни капли не верю в это. Моё сердце болит, но недостаточно. Я онемела, просто не в состоянии чувствовать столько, сколько должна.
«Сэр? Вы видели достаточно?»
Я поворачиваю голову, моё сознание все ещё разделено. Я сосредотачиваюсь на его лице, смотрю, как оно мелькает со светового на физическое, с позитива в негатив…
И я теряюсь.
Мой разум щелкает обратно.
Я выхожу из Барьера. Моё сознание возобновляет движение в реальном времени…
***
…Звук взорвался всюду вокруг меня.
Над головой шумели вращающиеся лопасти вертолёта, бившие по воздуху и кружившие в оглушительном ритме, словно длинные металлические крылья, то заслонявшие солнце тенью, то открывавшие его обратно. Волосы хлестали меня по лицу.
Я встретилась взглядом с пилотом — высоким видящим китайской наружности, которого звали Тензи.
«Мы слишком близко», — послал он извиняющимся тоном.
Я выругалась, разозлившись из-за того, как просто меня вытащить.
Мне нужно освоить навык находиться в обоих местах разом.
Некоторое время, каждый день работая с Йерином и Мэйгаром, я, кажется, добивалась прогресса. В последнее время я зашла в тупик, ударившись о стену, которую, казалось, никак не могла преодолеть. Я могла держаться одновременно в двух местах, если никто меня не беспокоил и ничто меня не пугало.
А значит, если всего лишь держаться подальше от всего мира и всех людей, то все будет замечательно.
Иногда, как например, сейчас, я могла удерживать разделение на несколько секунд отвлечения.
Иногда я вообще никак не могла это сделать.
Особенно раздражало замечать это в сравнении с моим вышеупомянутым мужем, Дигойзом Ревиком, который мог разделять сознание на четыре-пять задач, держать внимание сосредоточенным на каждой из них в разной степени, и делать это, кажется, так долго, как ему вздумается.
«Высокочтимейший Мост, — вежливо послал Тензи. — Мы не можем оставаться».
Я пренебрежительно махнула рукой на манер видящих.
«Давай продвинемся немного дальше», — послала я.
«Нет, Высокочтимый Мост».
Я обернулась, приподняв брови. Откровенного «нет» я в последнее время не получала.
Мысли Тензи оставались упрямыми. «Сэр, мы должны возвращаться, — он удивил меня, улыбнувшись. — Вы обещали, Высокочтимая. Вэш сказал напомнить вам. Он говорил сказать вам «никаких ещё раз». Если вы будете настаивать и спорить, я имею разрешение посчитать ваши суждения иррациональными и доставить вас обратно по своему усмотрению».
Я невольно рассмеялась.
— Высокочтимая, как же, — проорала я, заглушая шум лопастей.
И все же ему удалось рассмешить меня — непростой подвиг в эти дни. И хоть он перебарщивал с вежливостью, у него имелась своя голова на плечах.
Посмотрев вниз через плексигласовое стекло, я своим уже физическим зрением наблюдала, как пылает огонь. Я сосредоточилась на линии дыма среди деревьев.
Громкий свист нарушил мои мысли.
Тензи дёрнул в сторону ручку управления, похожую на джойстик, и переставил ноги на педалях, чтобы противодействовать вращению. От резкого рывка в сторону мой желудок совершил кульбит. Когда мы потеряли высоту, я схватилась за край двери вертолёта, мельком заметив что-то, просвистевшее мимо нас, когда вертолёт нырнул вниз. Что бы там ни было, оно двигалось громко и быстро.
«Они стреляют по нам, сэр», — послал Тензи.
«Я уже догадалась». Я широко улыбнулась, и он удивил меня, улыбнувшись в ответ.
— Ладно. Вези нас обратно, — сказала я вслух. — Ты выиграл. В этот раз.
Он уже разворачивал нас и набирал скорость. Мы поднялись над лесным покровом и направились к заснеженным горам на юго-западе.
Я оставалась на прежнем месте, стискивала дверцу и смотрела в почти полную темноту. Держась за ремень, удерживавший меня на сиденье, я наблюдала за вспышками небольшого орудийного огня, освещавшими тёмную массу под верхушками деревьев.
Затем мы накренились, быстрее устремляясь в сторону границы с Индией.
Разведчики из Сиртауна держали вокруг нас щит, чтобы скрыть нас в Барьере — в основном, от видящих, работавших или на китайцев, или на американцев. И все же у этих видящих имелись глаза. Если они сумели уловить нас через беспилотник, снимавший изображения, или, черт подери, через бинокль, то они могли идентифицировать меня одной лишь программой распознавания лиц.
По отсутствию Барьерного отпечатка они должны уже знать, что нас защищали видящие. Это могло означать только три вещи: что мы сами видящие, что мы важные персоны, или что мы богачи.
Любая из этих трёх вещей могла вызвать у них желание присмотреться поближе.
Я вспомнила ворчливое предостережение Мэйгара, которое он озвучил при моей последней вылазке. В тот раз он попробовал давить на вину, и это почти сработало. Он напомнил мне, что если меня сейчас поймают, то это повлияет не только на Тензи и меня саму.
Я все равно полетела.
Откинувшись на изодранное виниловое сиденье, я закрыла глаза, вдыхая холодный утренний воздух. В лагере меня ждала куча работы. Теперь мне предстояло просмотреть целые ящики бумаг Галейта. Через несколько дней привезут ещё, при условии, что команда, которую я послала в Баварию, что-нибудь найдёт.