– Серж, – мама знала меня как облупленного и поспешила подавить бунт на корабле в зародыше, – Венеция, карнавал, понимаешь? Эта атмосфера требует, просто требует костюмов и масок. Не волнуйся, мы с Вито тоже будем в соответствующих нарядах.
Мама встала, изобразила руками вокруг себя кринолин и наклонила голову, сияя улыбкой. Правда, я сомневался в том, что на ее женихе пышные юбки смотрелись бы органично, но вслух этого говорить не стал. Мама легко обижалась на проявления неуместного с ее точки зрения юмора. Оставалось надеяться, что мой костюм будет обычным, что-нибудь типа Домино,
Как оказалось, маму я недооценил. Они с Вито изображали даму и кавалера века этак восемнадцатого. На маме великолепно смотрелся шелк цвета морской волны, а Вито с его аккуратной эспаньолкой прекрасно вписался в образ аристократа со шпагой.
Однако, мне повезло меньше. Издали костюм, до поры скрывавшийся от меня в гардеробной, показался военным мундиром, благодаря золотым галунам, наверное. Темно-синий цвет нареканий не вызывал – неброско и не вызывающе. Удивила только вставка из перьев на плечах наподобие эполет и шапка из таких же перьев с желтой кокардой.
– Как тебе? – спросила мама.– Нравится?
– Спасибо, – поблагодарил я, понимая, что отвертеться не выйдет.
– Тогда бегом переодеваться! – скомандовала она.
Схватив привалившее мне счастье, поднялся в мансарду. И только напялив на себя бриджи и странноватого вида длиннополый сюртук догадался, что буду изображать птицу. Вернее птенца, судя по ярко-жёлтому клюву на месте кокарды.
– Тебе так идет! – восхитилась мама, когда я спустился.
Я неопределенно хмыкнул под сочувствующим взглядом Вито и повертел в руках традиционную венецианскую маску. Она мне не нравилась. Вернее мне было в ней неудобно – узкие прорези для глаз изрядно сужали обзор, а я собирался по возможности порисовать.
– Давай поменяемся? – предложил я маме, протягивая руку к ее ажурной полумаске.
– Но ведь она женская, – пыталась возразить она, но мне как человеку, наряженному в костюм птенца, было уже наплевать на такие нюансы, и я решительно забрал кусочек кружева и прикрыл половину лица. Так было гораздо удобнее.
– Все готовы? – поинтересовался Вито, нетерпеливо постукивая носком сапога по нижней ступени лестницы в мансарду. – Тогда пошли.
Мы влились в шумную толпу практически сразу. Атмосфера праздника передавалась воздушно-капельным путем, почти мгновенно проникала в кровь и пьянила как хорошее вино. Казалось бы, проведя в городе уже несколько дней, можно было бы привыкнуть к его необычности – а толпы туристов здесь были обычным явлением и не удивляли, но все изменилось с началом карнавала. Наверное, поэтому эта традиция оказалась так живуча, и не поддаться настроению всеобщей радости просто невозможно.
Мама и Вито сначала еще обращали на меня внимание, следили, чтобы шел рядом, вовлекали в разговор, а потом наступил момент, когда стало ясно: я лишний. «Потеряться» удалось без особых проблем. Теперь стоило найти тихий уголок, устроиться там подальше от людей и попытаться хоть что-то зарисовать. Мои рисовальные принадлежности – скетчбук, любимые кох-и-норовские карандаши и неизменный канцелярский нож как всегда лежали в маленьком рюкзачке, который удобно было повесить на одно плечо.
Я шел по улице, старательно избегая столкновений с находящимися в броуновском движении людьми, краем глаза замечал интересные типажи и между тем высматривал местечко, где можно пристроиться. Увы, пока ничего подобного не находилось, и я все дальше удалялся от шумного центра, когда мне неожиданно повезло: нашлась крохотная площадка, странно расположенная по-над пешеходной улицей и на которой, удивительное дело, никого не было. Я огляделся: канал оставался чуть в стороне, и это даже немного радовало, шум начинал утомлять. Улица хоть и была достаточно оживленной, но не настолько, как та, откуда я пришел. Освещение отличное. Что еще надо?
Увы, счастье было недолгим. Почему-то люди, увидев, что ты водишь карандашом по бумаге, начинают проявлять досужее любопытство. Сначала появилась какая-то старуха и что-то строго выговорила. Естественно я не понял, о чем вежливо и сказал по-английски. Итальянка еще минут пять сотрясала воздух, потом пришли какие-то нахальные дети, пришлось уйти.
Время от времени я находил удобные позиции, и тогда на страницах скетчбука появлялись зарисовки, дальнейшую судьбу некоторых из них я даже уже представлял. Незаметно день стал клониться к вечеру, наверное, пора было закругляться. Узкий проход между домами привлек внимание случайно. Каменные ступени полого уходили вверх, так и маня присесть на них и запечатлеть широкий канал, спешащие по нему гондолы, уличных музыкантов и все, на что падал взгляд. Противиться желанию я не стал, присел на удачно подвернувшийся деревянный ящик у каменной стены дома и снова взялся за карандаш.
Глава 4
Четкие линии уверенно ложились на бумагу – я стремился успеть ухватить тот тонкий флер окружающего мира, передать то особое состояние души, которое возникло от атмосферы всеобщего безудержного веселья, и совершенно выпал из реальности.
Давно так не увлекался, поэтому мужской голос, раздавшийся над самым ухом, заставил вздрогнуть.
– Простите, не понимаю, – ответил я по-английски и поднял глаза на говорившего.
– Отлично рисуешь, – повторил тот и улыбнулся. Губы, единственное, что не прикрывала маска кошки, прихотливо изогнулись. Они сделали бы честь любой девушке.
– Спасибо, – машинально проговорил я, не в силах понять, что за диковинный костюм на собеседнике: красно-черный свободный наряд, чем-то похожий на платье, вроде бы полностью скрывал фигуру и в то же время будил воображение. Внутри появилось почти нестерпимое желание немедленно перенести на бумагу увиденное.
– Тебе нравится в Венеции? – спросил молодой, судя по голосу, человек.
– Да.
– Бывал здесь раньше?
– Нет, – ответил я, – только в Тоскане. Флоренция. Пиза…
Он кивнул, пристально разглядывая меня.
– Птичка.
– Что? – я удивился, совсем забыв про дурацкий костюм.
– Ты птичка, – пояснил он и снова улыбнулся.
– Да, – пришлось согласиться с очевидным фактом, – а ты котик, – правда, уверенности в том, что kitten именно так переводится, не было, английским я владел средне.
– Как тебе понравилось в Тоскане? – новый знакомый «котик» явно хотел продлить общение.
– История, архитектура, музеи очень понравились. Море нет.
– Почему? – искренне удивился собеседник.
Я лихорадочно вспоминал, как по-английски «медузы», но никак не мог, скорее всего и не знал даже никогда. Пришлось использовать знакомые слова, и получилось, что мне жутко противна морская рыба.
– Подожди, – я, посмеиваясь, открыл чистый лист и небрежно изобразил прошлогодних отравительниц отдыха. – Вот, – я протянул рисунок «коту», – в августе их было много.
– Medusa, – сказал он почти по-русски и добавил: – jellyfish.
– Mедуза, – согласился я.
Он попросил разрешения взглянуть на рисунки, а я получил возможность безнаказанно разглядывать его. В вечернем свете он казался настоящим представителем кошачьих, по чистой случайности оказавшимся среди людей. Томную грацию невозможно было не отметить, она сквозила в каждом движении. Некстати вспомнилась читанная когда-то давно статеечка, что маски кошек предпочитают геи.
– Ты отлично рисуешь, – с этими словами он вернул мои наброски, случайно коснувшись руки своими пальцами. Почти ласка, ничего не значащая и ни к чему не обязывающая.
– Спасибо, – искренне поблагодарил я. – Можно тебя нарисовать?
– Меня? Да, конечно…
Карандаш летал по бумаге, спеша запечатлеть интересный объект. Мне было неважно, что, скорее всего, модель попросит этот рисунок себе. Почему-то все люди на улицах считали, что художник обязан всенепременно отдать им их портреты, даже если они за них и не платят. Поэтому я обычно делал вид, что заинтересован чем-то другим, деревом, домом напротив или кошкой. Да, вот кошкой я сейчас заинтересовался, вернее котом. Было в нем что-то интригующее. Притягивающее. Признаться себе, что тянет к парню, было немного страшно, но врать себе последнее дело: тянуло и еще как. И вместе с этим влечением таяла как дым надежда, что моя юношеская бисексуальность канула в лету. Видимо, природу не обманешь, просто долгое время не находился объект для выраженного интереса…