Цитата из Энгельгардта заставляет сформулировать литературоведческий вопрос: где обширное множество историй о спившихся попаданцах?
В фантастике есть история о пришельце, сбежавшем из сумасшедшего дома, и успевшего, до прилёта санитаров, осчастливить аборигенов вечным двигателем. А вот прогресс под управлением нарастающего алкоголизма… Хотя опыт Демократической России в этом плане… или «гидной» Украины…
В течение столетий необходимость жить в деревне рассматривалась в России как тяжёлое наказание. Опала, ссылка, поселение… Тысячи отнюдь не средних, грамотных, преимущественно — молодых, энергичных, воодушевлённых собственными идеями, людей отправлялись в деревню. И там — погибали. Степняк-Кравчинский, описывая репрессии царского правительства против демократической молодёжи, высылаемой в сельскую местность, говорит об уничтожении тонкого слоя русской интеллигенции вообще. О людях, которые «опрощались», деградировали, спивались, мёрли…
Разница между «революционерами» и «пейзанами» в 19 веке существенно меньше, чем между попаданцем и аборигенами средневековья. Разрушительный эффект «вляпа» в святорусскую деревню для личности попаданца должен быть куда больше, чем от высылки в российскую провинцию для народовольца.
Где?! Где описание трагедии распада личности не только выдающейся — это-то у нас на Руси постоянно, но и — иновремённой? Наливающей себе трясущимися пальчиками первый утренний стаканчик, и благостно расслабляющейся после «вздрога». С тем, чтобы в очередной, бесконечно сотый раз, поделиться с безответными домашними воспоминаниями о том, как он хорошо жил прежде, восемьсот лет вперёд.
Как ни странно кому-то, но попаданцы — тоже люди. «Ничто человеческое нам не чуждо». Включая: «кто потеряет место… попадет в деревню… спивается…».
«Место» я потерял при «вляпе», «вляпнулся» — в «деревню»… Спиться, что ли?
Спиться у меня не получается. Я уже извинялся: это личное. Нормальный попаданец таких проблем не имеет, может спокойно опохмелиться прямо с утра.
«На Руси люди пьют только один раз. В детстве. Потом всю жизнь опохмеляются» — русское вековое наблюдение.
Мужики! Простите меня! Но я… наверное, я недостаточно русский человек. Пробачьте, будь ласка! «Будьмо» — произносил, «лехаим» — говорил, «поехали» — повторял непрерывно… Ещё пробовал армянский «хми», немецкий «прозит» и финский «кипеж». Опохмеляться… — не, не понравилось. А уж когда и рвотный рефлекс пропал…
Ску-у-шно. Даже спиться не могу.
Наряду с отсутствующим рвотным рефлексом моему алкоголизму мешает четвёртый базовый инстинкт — любопытство. Глупое, детское… Утраченный уже «золотым миллиардом» атавизм, случайно сохранившийся в моей лысой головёнке.
У меня этот «атавизм» — профессионально-национальный.
Всякая разработка начинается с любопытства, с вопроса: «а что будет если…?». Это — не собственно инженерия, проектирование. Это рацухизация, исследование, оптимизация, легальное уклонение от налогов…
— А что будет, если закручивать крестовой шуруп плоской отвёрткой?
— А это смотря какой ширины жало. Давай попробуем.
А уж о распространённости в моём отечестве выражения типа: «А не уелбантурить ли нам чего-нибудь… как-нибудь… эдак?» — и говорить не надо.
Шесть способов применения женских колготок в зависимости от степени дырявости, женские гигиенические прокладки в качестве стелек в сапогах охотников и грибников, экскаватор на плывущей барже, самостоятельно выгребающий к берегу ковшом, японская икебана в обрезанных пустых пластиковых бутылках, пороховые ускорители от истребителя на старенькой «яве» без коляски…
Соображуха наша… исконно-посконная…
Ещё в 16 веке английский путешественник отмечал странное противоречие: «московиты мрачны и недружелюбны», и — «они быстро учатся и отличаются сообразительностью». Настороженность, закрытость по отношению к чужакам, не была следствием тупости, ограниченности, не мешала воспринимать чужие идеи. И, восприняв, как-нибудь оригинально… уелбантуривать.
Надо прямо сказать, что часть моих рацухизмов была вызваны не острой насущной необходимостью, а «бегством от скуки». И паровой молот, и производство поташа, и та же бумага — отнюдь не из серии «кровь из носу, но должно быть!». Или, например, «электрошокер чемоданного типа» — можно ж было просто иголки под ногти…
Прогресс — производное от безделья. От возможности лениться и желания лениться больше. Трудолюбам прогрессировать некогда — они непрерывно любят свой труд. Во всей многозначности русского глагола «любить».
«Люблю Россию я,
Но странною любовью».
Вот только не надо каждую «странность любви» — называть «извращением»! Толерантнее надо быть. Или — толеристее! Особенно — к Пушкину.
В ходе рацухизации я, естественно, поглаживал своё самосознание, именуемое в просторечии душой, по виртуальному брюшку:
— Это всё — для прогресса. Это — светлое будущее всего человечества.
Но человечество — большое, а я — маленький. Мне бы со своими «тараканами» разойтись без невосстановимых потерь.
Конечно, грела душу философия. Философия «жабы душащей»:
— Создаётся букет дополнительных возможностей. Формируется поле потенциальных выходов. Накапливается «подушка безопасности» на случай ежели вдруг чего… Соломки подстилаю…
Фигня. Я не знаю чего себе другие попадуны думают — люди разные. А у меня свербят всего три вещи: обязательства перед моими людьми. «Мы в ответе за тех, кого приручаем». Даже если они — «десять тысяч всякой сволочи». Точнее — особенно поэтому.
Ещё: привычка к кое-какому порядку и чистоте. «Так жить нельзя. И вы так жить не будете».
И вот этот «четвёртый инстинкт» — моё любопытство. Ну, неуёмное оно!
Вот был бы я натурал…
Нет-нет! Я не про то, про что вы подумали! В смысле: занимался бы я натурализмом. Гербарии бы собирал… бабочек накалывал… Факеншит! Я и так каждую ночь «бабочек накалываю»! На «булавку»! Ко взаимному удовольствию. Но не насекомых же!
Кстати о насекомых: у Курта блоху интересную нашёл. Похожа на Siphonaptera Ctenocephalides felis из семейства Pulicidie. Вроде бы, ацтекская кошачья блоха из Южной Америки. Это ж эпохальное открытие! Ацтекские блохи в «Святой Руси» — полный переворот всех представлений в мировом блохознании! Жаль, каталога нет — проверить не почём. А то я бы имя своё увековечил… Как-нибудь типа: Pulex Ivanus — блоха Ванькина… Курт — неграмотный, возражать по поводу присвоения его блох — не будет.
Почему попаданцы энтомологией не занимаются — непонятно. Только у блох описано 4 ископаемых вида! Вот тут, в «Святой Руси», где пока нет ещё всяких репеллентов и инсектицидов, есть шанс найти и описать! Это ж… оно ж… даже в «Красной книге» нет!
Нету у типового попаданца любознательности к родной природе! А зря: реликтовые виды здесь ещё можно встретить и сохранить. Про тарпанов я уже писал, есть и другие. Вот, блохи, например.
Любопытство поддерживало моё хорошее настроение. Но всё чаще, задаваясь вопросом: а не взпзд… ли мне как-нибудь эдак? — да, именно это слово с пятью подряд согласными буквами — сам себе отвечал: а фиг.
Конечно, можно заняться ловлей и классификацией блох. «Блохи святорусские классифицированные»… звучит. Да такую коллекцию на «е-бае» — с руками оторвут!
Но, как я уже печально предвидел, «ибо во многих знаниях — многие печали», довольно скоро придётся выходить за пределы вотчины: посмотреть разные популяции, широтное распределение, роль и влияние в биоценозах… Я же — системщик! Мне же даже блохи интересны во взаимосвязях и взаимодействиях.
«Домик поросёнка должен быть крепостью»… Границы вотчины всё более выглядели уже не защищающим периметром, а ограничивающими стенами камеры. Тюремной, больничной — неважно.
Я пытался, по прежней своей привычке, заняться чтением. У меня уже собралось с десятка два книг. Кое-что я цитировал: «Русскую Палею», «Житие Феодосия Печерского»… Увы, снова Е. Онегин («Е» здесь — инициал, а не эпитет, как вы подумали):