Француз, значит. С эпохой, кажется, определись. Я покрутил головой.
— Отшибло, значит, — заключил Пахом. — Оно и понятно. А, может, то не хранцуз был, а лихие люди. Много их чичас. Фельдфебель подошел глянуть, тронул и кажет: «Живой!» Не бросать же християнскую душу? Велел подобрать и положить в телегу. Я тебе своей рубашкой голову замотал. Гляжу: снял и на себя на надел?
— Другой одежды у меня нет, — повинился я. — Раздобуду, верну.
— Ничо! — махнул рукой. — Мы с понятием. Только барской одежи тута нетути.
— С чего ты взял, что я барин?
— Ну, дык… — удивился он. — Сам белый, гладкий, кожа чистая, руки без мозолей, не то, что мои, — он показал большие растопыренные пятерни. — Ты своими ничего тяжелее ложки не подымал, — он усмехнулся.
— Фельдшер я.
— Вона как! — удивился он. — Фершал — человек полезный, в нашем баталионе имеется, а еще лекарь. Только нет их тута. Отбились мы от своих, — он снова вздохнул. — От Салтановки, где с хранцузом бились, одни идем.
Ага!
— Давно бились?
— Дык, третьего дня.
То есть позавчера. Вот и дата подплыла. Бой под Салтановкой случился 23 июля 1812 года по новому стилю. Сегодня 25-е. Салтановка — рядом с Могилевом, ехать до нее всего ничего. Был я там. Часовенка стоит в память о подвиге солдат и офицеров корпуса Раевского. Сам генерал, если верить легенде, шел в наступление впереди солдат, ведя за руки малолетних сыновей. Только не было этого. Старший и вправду был с отцом, но не в первых рядах, а младший, подросток, собирал в это время грибы в лесу. Но и там залетевшая шальная пуля пробила ему панталоны. Жаркий бой случился. Французы записали себе победу, поскольку русские отступили. Но в стратегическом плане победили наши. Даву не смог преградить дорогу Багратиону, и 2-я Западная армия соединилась с 1-й у Смоленска. Вернее, пока еще не соединилась, это в августе предстоит.
— Хранцузы нашу роту в лес загнали, — пояснил Пахом. — Много их было. Сидели там до темноты. Потом выбрались, а наших нет. Чичас догоняем.
Понятно… Ладно, с этим позже разберемся. Нужно заняться собой.
— Хочу зашить рану, — сказал я, указав на голову. — Поможешь?
— Дык, не умею, — растерялся Пахом.
— Я сам. Нужны игла с ниткой, бритва, чистая тряпица, вода, зеркало. Хорошо бы хлебного вина. Найдутся?
— Вино у каптенармуса, — почесал в затылке Пахом. — Спрошу.
Он ушел к стоявшей неподалеку фуре и вскоре вернулся с низеньким, плотным мужичком в мундире. Выглядел тот заспанным.
— Зачем вам вино, господин? — спросил хмуро.
— Для дезинфекции, — пояснил я и добавил, увидев непонимание на его лицо. — Кожу вокруг раны смазать и иглу с ниткой в нем подержать. Мне мало нужно.
— Ладно, — сказал тот и ушел к фуре. Пахом устремился следом. Вернулся жестяным стаканом от манерки[2], который бережно нес перед собой. Я забрал стакан у возчика и заглянул внутрь. Внутри болталось граммов пятьдесят прозрачной жидкости. Я понюхал — сивуха. Сгодится. Рядом с телегой нашелся тлеющий костерок. Я выкатил из него веткой уголек побольше, сдул с него пепел и примостил поверх поданную Пахомом иглу — из тех, что называют «цыганскими». Меньшей у возчика не нашлось, что не удивительно. Мундиры на солдатах из грубого сукна, такое тонкой иглой не проткнешь. Тем временем Пахом взял медное ведро и сбегал за водой. К его возвращению верхняя часть иглы раскалилась. Я смочил поданную возчиком тряпицу в воде, обернул ею пальцы, взял иглу за ушко, и уперся острием в ветку. Надавил. Игла легко согнулась — мягкое здесь железо.
— Пошто иголку спортил? — спросил Пахом.
— Не спортил, а приготовил, — ответил я и бросил иглу в стакан. Там коротко пшикнуло. — Сможешь сбрить волосы вокруг раны?
— Не сумлевайтесь, барин! — заверил возчик. — Я его благородие брил. Рука у меня легкая.
Не соврал. Забрав у меня влажную тряпицу, он протер ею кожу вокруг раны и в несколько взмахов опасной бритвы очистил от волос. Обошлось почти без боли. Вот и хорошо. Не то затянет волос в рану, прорастет внутрь — воспаление гарантировано. Я достал из стаканчика иглу, заправил в ушко нитку, и бросил их обратно.
— А сейчас потихоньку лей воду на рану! — велел, наклонившись.
Возчик подчинился. Осторожно действуя тряпкой, я смыл засохшую корку. Почувствовал, как побежала по щеке кровь. Ничего, это не страшно.
— Держи зеркало!
Наблюдая свое отражение в достаточно большом — в половину листа А 4 — зеркале в деревянной раме (и как только нашлось?), я протер сивухой кожу вокруг раны и подцепил кончиком иглы кожу на одном ее краю, затем — на втором. Больно, млять! Зашипев сквозь стиснутые зубы, протянул нитку и стянул кожу первым узелком. Подняв с травы бритву, обрезал нитку.
[2] Манерка — фляга. Ее жестяной стакан надевался на широкое горлышко.