Меня отвели в дальний конец поляны, где расстеленных шинелях лежали три солдата. Я удивился такому малому числу, но потом вспомнил. В этой войне русская армия, отступая, будет оставлять раненых, поручая их местным жителям или «человеколюбию неприятеля», как писал классик[4]. Человеколюбием французы не страдали, хотя раненых не трогали. Как, впрочем, не слишком лечили и кормили. Самим жрать было нечего, да и лекарств не хватало. Повезло тем, кого взяли к себе и смогли выходить местные жители, остальные просто умерли — и таких было подавляющее большинство. Хотя это будет позже, пока русские армии отступают организованно и раненых не бросают. Значит, остальные погибли.
Осмотр троицы егерей подтвердил предположение: раны оказались не тяжелыми. Две штыковых — в плечо и в бок, последняя не проникающая. У третьего егеря пуля разорвала широкую мышцу на спине, не повредив кости. Я вытребовал у каптенармуса еще водки, промыл и зашил раны. Затем смазал швы остатками мази и налепил поверх тряпицы. Егеря выдержали мои манипуляции стоически — ни стона, ни мата.
— Благодарствуйте, барин! — сказал один, и другие нестройно присоединились.
— Идем! — сказал фельдфебель, когда я закончил.
Меня отвели к повозке. Внутри на сене лежал офицер. Это было видно по эполетам и нагрудному знаку. Эполеты без бахромы, позолоченный знак несет серебряного двуглавого орла. Если не ошибаюсь, капитан[5], наверное, командир роты. Левое бедро замотано тряпками прямо поверх панталон, на них — засохшее пятно крови. Выглядел офицер неважно: бледное лицо в капельках пота, обметанные губы. Нас встретил взглядом, в котором читалась боль.
— Вот, ваше благородие, — доложил фельдфебель, — фельдшер сыскался. Себе голову зашил, Курихина, Савушкина и Петрова лечил. Разбирается вроде.
— Точно фельдшер? — спросил недоверчиво капитан.
Ну, да, видок у меня еще тот. Голова залеплена, кровь на рукаве… Вернее, на груди — обляпался, когда раны шил.
— Да, — сказал я.
— Звать как?
— Платоном. Платон Сергеевич Руцкий.
— Дворянин?
В глазах его полыхнуло удивление.
«Да!» — едва не сказал я, но вовремя спохватился. Дворяне здесь все посчитаны и внесены в списки, что не удивительно — привилегированное сословие. Узнают, что соврал, — гарантированный билет в Сибирь. Если, конечно, не убьют раньше…
— Мещанин города Могилева.
— Sur la route comme il s'est avéré[6]? — внезапно спросил капитан по-французски.
— Fuir les Français[7], - ответил я на том же языке.
— Pourquoi[8]?
— Je suis russe[9].
— Для мещанина Могилева ты слишком хорошо говоришь на французском, — скривился офицер.
— Долго жил за границей. Во Франции и… — я едва не сказал «в Германии». Нет здесь такой страны. Есть Пруссия, а также мозаика из немецких княжеств, герцогств, владений епископов, которые Наполеон в большинстве своем ликвидировал, создав основу для будущего объединенного государства. Поэтому промолчим. — Кельне. Недавно вернулся в Россию. А тут война…
— Ладно, — сказал капитан. — Позже поговорим. Пулю из ноги достать сможешь?
— Инструмент нужен.
— Где я его тебе возьму? У нас ни бинтов, ни корпии[10]. Вообще ничего.
Я задумался. Рана у капитана, похоже, слепая. Извлечь пулю можно зондом, но вот взять его негде. Разве что…
— Гвоздь найдется? — спросил у фельдфебеля. — Вот такой, — показал пальцами.
— Зыков? — обернулся тот к каптенармусу, маячившему за нашими спинами.
— Сей момент! — выпалил тот и убежал. Обратно вернулся с длинным, кованым гвоздем. Я взял его и рассмотрел. Тяжелый. Где-то «стопятидесятка» по-нашему. Четырехгранное тело, квадратная шляпка — не маленькая. Подойдет.
— Нужно обрубить шляпку с трех сторон, — показал я фельдфебелю. — Края загладить оселком, как и сам гвоздь, чтобы тот стал гладким и блестел. Здесь не тереть, — я ткнул пальцем во внутреннюю часть шляпки. — Сделаете?
Фельдфебель кивнул.
[4] Лев Толстой, «Война и мир».
[5] Герой ошибается: штабс-капитан. У капитана офицерский знак имел вдобавок посеребренный ободок.
[6] На дороге как оказался?
[7] Убегал от французов.
[8] Почему?
[9] Я русский.
[10] Корпия — нащипанные из ветхой ткани нити, которые в то время использовались вместо ваты.