Глава 1
В лесу было утро. Солнце уже взошло и вовсю заливало своими лучами небольшую полянку. В кустах и деревьях вокруг щебетали какие-то лесные птахи. Один шаловливый луч наткнулся на вихрастую голову человеческого ребенка и с интересом прошелся по густой спутанной и торчащей в разные стороны черноволосой шевелюре. Затем спустился до длинных пушистых ресниц, заставив их задрожать, а потом оказался на тонком прямом носу, отчего нос сморщился, погримасничал и наконец разродился звонким «апчхи-и-и!». На мгновение примолкли птицы, не столько испуганные, сколько удивленные таким непривычным звуком, замолчали кузнечики и даже бабочки, казалось, обеспокоенно заметались над поляной. Мальчишеское тельце зашевелилось, приходя в себя и вдруг рывком село и ошарашенно огляделось вокруг.
Лес. Явно не джунгли Амазонки и не сибирский ельник-кедровник. На Белорусскую пущу похоже, такие же временами и местами непроходимые дебри, но лианы лимонника и дикого виноградника ясно давали понять, что это не она. Не лес, а винегрет какой-то. Похоже больше всего на Дальневосточную тайгу, место, где он провел добрую половину золотого детства. Вон и черемуха стоит на краю поляны, вся в белом уборе. Значит — май месяц. А это что за дерево? Таких он не знал и не помнил. Не всплывали в памяти ни кора с продольными извилинами, ни широко палые листья, ни ствол, обхватов пять шириной. Чем-то похоже на касторку, но толщина… Он поднял руку, чтобы протереть глаза и замер, глядя на ладонь и тотчас забыв про необычное дерево. Рука была не его! Еще не поняв, что произошло, он, не веря тому, что видит, перевел глаза на ноги — ноги были не его!! Руки нервно ощупали костлявые плечи и грудь: вообще все тело было чужое!!! И это тело было детским, ребенка лет десяти. Из горла само вырвалось:
— Твою мать! Мать!! Мать!!! Старый маразматик! И это он назвал молодостью?! Что же он тогда назовет детством? — Мальчишка оттянул на впалом животе штаны: и там тоже было не его. Что-то маленькое и невзрачное. Но слава богу хотя бы мальчик. И это тело какого-то пацана лет восьми-девяти, было одето во что-то непонятное. Невнятного рода штаны непонятного фасона, широкие и коротковатые, длиной чуть ниже колен и с веревочкой вместо пояса и такая же рубаха с короткими, до локтей, рукавами и вырезом для шеи, без воротника и пуговиц. Простой и незатейливый проем для головы. Все сшито из непонятной грубой материи, похожей на мешковину, причем, судя по швам, вручную. На ногах что-то вроде лаптей. Да какое к черту «вроде»? Лапти это и были, лыковые.
Слов не было. Одни жесты. И мальчишка от всей души отдал им должное. Вообще-то Витольд Андреевич никогда не был сторонником нецензурной речи и всегда, даже когда его душили сильные душевные порывы, старался изъясняться по литературному, полагая, что правильно и доходчиво донести до собеседника свои мысли, можно не углубляясь в дебри русской неизящной словесности. А если еще подкрепить свои слова и револьвером… Не то, чтобы он был паинькой, все-таки детство в портовом городе давало достаточно пищи для развития юного пытливого ума и при необходимости он мог загнуть и большой боцманский загиб, но родительское воспитание и с детства возникшая любовь к книгам все-таки сделало из него человека более-менее знакомого с культурой. Но иногда, когда хотелось выразить все, что он думает особенно сильно и с соответствующей экспрессией, он отбрасывал прочь весь налет цивилизации и тогда окружающие могли услышать такие перлы, что малый петровский загиб мог показаться на его фоне детским лепетом. Вот сейчас стоящие вокруг поляны деревья внимали эмоциональной речи мальчишки и с изумлением смотрели на исполняемый им шаманский танец. Он скакал по поляне, тряся косматой головой и высоко задирая голенастые коленки, грозил небу костистыми кулачками и, голосом новорожденного котенка, изрыгая ругательства, от которых казалось даже привяла листва, показывал тому же небу тоненький средний пальчик на правой руке. Однако камлания помогали мало. Все оставалось по-прежнему, только тонкий голос, временами срывающийся на визг все повышал и повышал обертоны. Но вдруг мальчишка остановился и к чему-то прислушался. Открыл рот.
— А-а-а-а, о-о-о-о, у-у-у-у… — и новая порция мата и отборной ругани понеслась к небесам. — Да что же это творится!? Где!? Где мой голос? Бл.…! Как жить-то с таким мяуканьем? У-у-у-е… а может это сон? Да, да, это всего лишь сон… Сейчас я проснусь… — мальчишка со всей своей невеликой силы ущипнул себя за костлявую задницу. Нельзя сказать, что эффекта не было. Был, и еще какой. Взвизгнув от неожиданной боли, он подскочил на полметра от земли и еще десять минут сочные ругательства разносились по затерянной среди лесов полянке, но уже без диких скачков и бега. А монотонно, без всякого выражения, с бессмысленным выражением на лице, человека, уже понявшего всю бесполезность и смехотворность устроенного им концерта и смирившегося со случившимся. Постепенно приступ неконтролируемой ярости прошел, и худенький мальчик грустно уселся под уже знакомой черемухой. Подняв лицо к небу, посмотрел на бушующую кипень белых цветков над головой.
— Имею право. — непонятно кому и зачем буркнул в крону дерева. Затем надолго призадумался. Спустя какое-то время, опустил взгляд и огляделся вокруг, как будто заново знакомясь с поляной.
— И что это было? Чего это я разбушевался? Никак детство в заднице заиграло? Ведь хорошо уже, что не девочка и не, кхе-кхе… младенец. Было бы совсем кисло, если бы на полянке сейчас лежал грудничок и своим плачем тревожил вековую глушь. Так и приманил бы кого-нибудь с большими клыками. И не отбиться, и даже не прикрикнуть, таким голоском только маньяков приваживать. А так хоть есть шанс убежать или на крайний случай на дерево забраться. И вообще, лес любит тишину. И маленькие мальчики тоже.
Мальчишка уже спокойно разлегся под деревом на краю поляны, подложив под голову руки, и задумался. Так что же это сейчас с ним было? Нет, конечно понятно — биохимия тела детская, органы зрения, осязания и обоняния еще не испорчены гадостями цивилизации и долгой жизнью и восприятие мира поэтому так живо принимаются, но ему что, так в дальнейшем и предстоит реагировать на любую мелочь? С чего он так разволновался? Понятно, что умереть и возродиться в теле худосочного пацана — это несколько, мягко говоря, непривычно, но ведь он примерно знал, что его ожидает. Конечно нынешнее тело — это не совсем то, что он ожидал, в крайнем случае думал сбросится ему лет пятьдесят из бывших на момент смерти восьмидесяти, и будет в самый раз. Мужчина в самом расцвете лет. А тут такое…
Возраст его категорически не устраивал, а ведь он себя еще со стороны не видел. Вдруг и во внешности что-то не так, но вроде руки-ноги на месте, не калека. Но, если подумать, в конце концов ведь все к лучшему. Из такого послушного и гибкого материала, каким являлось детское тельце, легче вылепить то, что поможет ему выжить в этом мире. Вот только не угробить бы раньше времени то, что ему досталось и главное помнить, что для него лично мозги первичны. В начале стоит подумать, а потом уже рисковать и совать свое юное тельце в различные авантюры. Перед внутренним взором пронеслись случаи из его родного детства, когда он мог погибнуть, а такое в его жизни бывало. Рисковать все равно придется, но не глупо, как например игра в «пятнашки» на крыше их пятиэтажного дома. Тогда только чудо спасло его от свободного падения с высоты, когда он, убегая, споткнулся об натянутый провод и кубарем покатился к краю крыши. Остановился только в шагах трех от бездны. Детство золотое, когда даже не понимаешь, чем могло закончиться очередное приключение. Но сейчас-то… И чего он так распсиховался, он, который даже в самой сложной ситуации всегда сохранял спокойствие и благоразумие? Видно и впрямь детское тело как-то влияет на мозги. Кстати, а мозги его? Он вспомнил уже подзабытых отца и мать, детей, вспомнил многие случаи из своей жизни и уже чисто для контроля произнес вслух:
— Я — Краснов Витольд Андреевич. Мне восемьдесят лет. А в квадрате плюс Б в квадрате равняется А в квадрате плюс удвоенное произведение первого на второе и плюс Б в квадрате. Кажется, где-то так. Но главное, что в средние века, если этот гнилой старикашка не соврал, не каждый знает эту абракадабру. Если вообще кто-то знает. Значит, будем считать, что мозги, во всяком случае, знания, точно на месте. Даже если мозги новые, но все, что в них загружено явно родное. Это утешает и это — главное, а об остальном можно подумать и позднее. Не все сразу, сначала надо оклематься. А это значит — спокойствие. Будем играть теми картами, которые сданы, не в первой. Бывали времена и похуже, когда хотелось только умереть, а тут наоборот — только жить да жить. Мозги на месте и нет сомнения, что он — это он. А тело… Тело еще вырастет и тогда он еще всем покажет и докажет приоритет духа над грубой телесной оболочкой. И надо срочно вспоминать навыки выживания в дикой тайге.
Он еще раз погрозил небу кулачком и, уже с саркастической усмешкой, которая совсем не смотрелась на его детском личике, произнес:
— Попадешься ты мне еще на узкой дорожке, Единый, или как тебя там! — было у Витольда Андреевича подозрение, что встреченный ему в астрале незнакомец и есть этот самый «Отец всего сущего». Хотя, положа руку на сердце, он еще и сам не понял, быть ему благодарным за новую жизнь или же проклясть местного божка за такую услугу. Но сказать что-то надо было. — Жизнь покажет, кто есть ху. Посмотрим, что смогут сделать мозги восьмидесятилетнего мужика пусть даже и в теле ребенка.
Следующие полчаса он посвятил изучению своего нового тела. Как покупатель на рынке выбирает кусок мяса, так и он, вертясь на месте, придирчиво осматривал то, что ему досталось. Даже понюхал себя под мышками. Благо тельце было по детски гибким и позволяло то, что он уже давно позабыл, что можно, например, стоя коснуться лбом коленей или закинуть ногу за голову. И чем больше он изучал свое новое тело, тем больше оно ему нравилось. Не уродливо и не калечно. Худовато конечно, но в пределах нормы. Есть, куда расти дальше. И самое главное — совершенно новенькое. Кожа чистая и незагорелая. Руки без следов какой-либо деятельности, как будто он даже ложки в своей жизни не держал. Даже пятки были розовые и мягкие, без мозолей, как у младенца. Такое ощущение, что он только что родился, причем сразу таким, мальчишкой лет десяти. Или как будто его только что выпустили с фабрики или с завода. И где такое делают? Он представил себе конвейер, на котором рядами лежат новенькие, еще не обмятые жизнью, тела маленьких мальчиков. Усмехнулся. Ничего, дай срок, все узнаем, а пока не до этого. Пока надо просто выжить. Конечно, вначале будет тяжело, но все было в его руках. И он собирался не просто выжить, а еще и хорошо устроиться в этом мире. А тело… Что тело? Главное, чтобы оно росло. Заготовка есть, а уж сделать из нее то, что ему надо… Благо опыт был. Одно-то тело он худо-бедно вырастил и даже прожил в нем восемьдесят лет, что ему стоит повторить процесс? Да еще отбросив в сторону все ошибки, допущенные в прежней жизни?
И уже спокойно улегся на пушистую траву и, глядя снизу-вверх на белоснежно-цветущую черемуху, подумал:
— Информация, анализ, выводы. Информации с гулькин нос. Какой-то мутный тип, по смутным выводам являющийся местным божком по имени Единый, закинул его куда-то, зачем-то, в какие-то средние века, при этом непонятным образом сменив возраст и внешность. Насчет внешности — это точно. Уж себя-то в детстве Витольд Андреевич помнил хорошо, во всяком случае то, что он всегда был блондином, а не брюнетом, а свои нынешние чернявые, свисавшие на глаза патлы он разглядел очень четко. И для чего? Интересно ему, видите ли. Пока мало данных. И что тут анализировать, какие можно сделать выводы? Да собственно, какие выводы могут быть из столь скудных данных? Главное — это получил второй шанс и надо бы прожить его так, как хочешь, а не так, как жизнь повернула. Уж этому его прошлая жизнь за восемьдесят лет научила хорошо. И плевать на то, что здесь, судя по словам этого сранного божка, пока средневековье. Люди — они всегда люди, в каком бы веке они не жили. Ему бы только подрасти и подготовить его нынешнюю тушку к будущим испытаниям, а то нынешнее недоразумение, которое называлось его телом, что-то не внушало ему доверия. Людей искать? А зачем они ему нужны? И главное — кому он в таком виде нужен? Если здесь средневековье, то наверно тут есть рабы, слуги и те, кто их имеют. Начинать новую жизнь в качестве раба категорически не хотелось. Так что ну их, этих людей, куда подальше. В том мире надоели. Устал от людей с их вечными проблемами. В тайге и без них проживет, вспомнит детство золотое. В той жизни он каждое лето уходил со старшими двоюродными братьями в тайгу на поиски женьшеня, пропадая из городской суеты месяца на два. Вспомнить навыки нетрудно, зато отдохнет от круговерти дел, как давно ему мечталось в той жизни. Самое главное, жив, вроде здоров, мозги на месте. Обживется, осмотрится, знаний наберется. Пока где-то так. Кстати, этот недобог какие-то бонусы обещал, что-то там про оружие обещался, но что-то роялей не видно. Надо осмотреть место прибытия.
Тело слушалось идеально, когда он хотел, чтобы оно поступило так или иначе, но приходилось постоянно о нем помнить и контролировать. Видно мозги взрослого человека пока не привыкли к совершенно другим габаритам и не соразмеряли свои желания с детскими возможностями. То он начинал делать слишком широкие шаги, чуть ли, не садясь на шпагат и шипел от боли в промежности, то пригибался под веткой, до которой при его нынешнем росте было еще как минимум полметра. К новому телу еще нужно было привыкать, как к новой одежде. Не было того автоматизма и согласованности в желаниях и действиях, которые были присущи ему раньше. Каждый шаг приходилось контролировать. Но потихоньку приноровился и, стараясь не делать резких движений, стал обходить поляну.
По еще примятой траве нашел точное место, где очнулся. И да, бонус таки был. Валялся в травке, как будто всю жизнь здесь и лежал. Простой нож с деревянной ручкой в потертых кожаных ножнах. Судя по следам ковки на лезвии, еще не стершимся от долгого употребления, самодельный и совсем новенький. Не кухонный. Обух миллиметров шесть-семь и само железо вроде неплохое. Не сталь конечно, но после удара по найденному камню вмятины на лезвии почти не было, что сам Витольд Андреевич тут же и исправил, заправив лезвие о тот же камень. Чем-то похож на узбекский пшак. Только конец не закругленный, а плавно сходящий на острие и сам клинок длиной сантиметров двадцать пять, этакое мачете. Сгодится и хлеб порезать и для самозащиты. Не перочинная ковырялка. А для его нынешнего тщедушного тельца так вообще, как меч. Даже тяжеловат для руки. Вполне такой достойный ножичек. Больше, сколько не рыскал вокруг, вороша траву руками, ничего не нашел.
— Нет, ну не гад ли? — возмутился мальчик. — И это все? Все бонусы? Где автомат Калашникова, ноутбук или хотя бы оружие последнего шанса — граната? Мда, рояли придется строить самому. Сволочь.
После столь краткого резюме по поводу местного распределителя благ и еще получасового брожения по полянке стало ясно, что больше ничего не ожидается. Зато и сам успокоился и пришел в полное согласие с самим собой.
— Ну, что, хоть за это спасибо. И за новую жизнь. Даже в детском теле, ведь детство — это такой недостаток, который со временем пройдет. Главное — его память при нем, а все остальное — дело наживное. Да и тело не какое-нибудь калечное, а вполне даже ничего, — он согнул правую руку и с удовольствием посмотрел на вздувшийся небольшой, но даже на вид твердый, бугорок бицепса. — Я из тебя мужика сделаю. Были бы кости, а уж мяса я обеспечу. Все девки будут наши. И на нашей улице перевернется Камаз с пряниками. Кстати, насчет пряников. Пора бы подумать о еде. — после всех переживаний последнего времени его пробило на голод. — И конкретно подумать, как жить дальше?
Он опять уселся под понравившейся ему цветущей черемухой для очередного сеанса аналитики. Итак, что он имеет и что умеет. Имеет нож и какую никакую одежду, а умеет оказывается довольно много. В последнее время перед смертью у него был легкий склероз. Не то, чтобы он забывал дорогу в туалет, но из памяти ускользали имена, лица, даты и прочая мелочь, которая не мешала жить, хотя иногда и доставляла легкое неудобство. Говорят, перед смертью перед внутренним взором человека пролетает вся его жизнь, а у него получилось наоборот — умер и вспомнил все что когда-то услышал, увидел или сделал. Даже детские воспоминания о тайге никуда не делись. То ли повлияло второе детство, то ли бонус все-таки оказался более обширным, но в памяти всплыло все, что он считал давно забытым и ненужным. Вспомнилось даже то, о чем он и не думал, что знает. Но вспоминания были именно его. То, что видел в жизни, но не придавал этому значения. Мимолетный взгляд на дядьку, который раскладывал силки на зайца, старший двоюродный брат, делающий из проволоки петлю на косулю, старенький, но еще довольно крепкий старичок-нивх, добывающий огонь с помощью огнива, хотя и имел за пазухой жестяную коробочку со спичками, завернутую в целлофан, и многое, многое другое, что казалось давно забытым и ненужным. А сейчас вдруг всплыло в памяти.
— Никак еще один бонус? — сразу заподозрил мальчик. — Или какой-то побочный эффект переноса? Мозги-то совсем молодые, вот и память молодая да крепкая. Обновленное тело выкинуло на свалку даже ту легкую форму забывчивости, которая у него появилась к семидесяти годам. Как бы там не было, стоило это принять как данность. Поэтому, долго не заморачиваясь, просто учел, как должное, что при желании может вспомнить очень многое из того, что казалось давно забытым и выброшенным из памяти за ненадобностью
В той, уже прошлой жизни, он прежде, чем начать какое-нибудь новое дело, всегда любил вначале посидеть, перекурить, обдумать предстоящее, пообтесать, так сказать, углы и заусенцы. Так же и сейчас он крепко задумался о том, что ему предстоит. Этот горбоносый недобог, а какой он бог, если зажилил для него, такого маленького и беззащитного хотя бы автомат, хотя бы старенький револьвер? — обещал ему средневековье. Принять это за факт, который не принадлежит обсуждению. Вот знать бы еще какое здесь средневековье, раннее, когда все против всех с их мечами и копьями, среднее или позднее с уже сложившимися государствами, с примитивными огнестрельными аркебузами и пищалями. Вооружение — это очень важно.
Так же по его оговоркам можно было понять, что население здесь такое же, как и он. То есть не орки, эльфы или прочие фантазийные гномы, а такие же люди со всеми присущими им достоинствами и недостатками. Магии здесь, судя по тем же оговоркам здесь тоже нет. Так что стать великим магом и поражать всех неугодных ему врагов огнем и потопом ему тоже не грозит. И это хорошо. И хорошо то, что ничем от местных он отличаться не будет. Впрочем, пока к людям он не собирался, но подготовиться на всякий случай надо. И если раньше, еще в той жизни, он мог рассчитывать на свою охрану, то сейчас только на свои мозги со знаниями старика и детское тельце.
И первым делом ему нужна крыша. Из опыта всей своей жизни он давно уже вывел, что у каждого человека должно быть место, куда он может прийти, не боясь, что в этом месте его могут обидеть, предать или даже убить. Нора, куда можно заползти зализывать полученные во внешнем злом мире раны, где можно наедине с собой повыть, жалуясь на несправедливость и жестокость судьбы. То самое место, где можно спокойно, никого и ничего не боясь, подсчитать убытки и прибыль. Дом, где можно просто отдохнуть, и переждать тяжелые времена. Чтобы потом опять выйти наружу спокойным и невозмутимым, иронично улыбаясь прямо в оскал внешнего мира.
Значит, первым делом ищем жилье. Второй вопрос — это оружие. Ну вот не верил он в белый и пушистый мир, который если и распахнет для него свои объятия, то только для того, чтобы прижать к себе посильнее до хруста костей, а затем и переломить пополам, с удовлетворение вслушиваясь в сухой треск сломанного позвоночника. Так что крепкий посох с заостренным концом он вырежет прямо сейчас. На первое время сгодится, а там посмотрим. Уже сейчас, навскидку, он примерно представлял себе свой будущий арсенал.
Третий вопрос сам напомнил о себе бурчанием желудка. Ну конечно — еда. Как же без нее, родимой. Вроде перед смертью побывал на банкете, где зря время не терял. Но что-то не чувствовал он сейчас никакой сытости. То ли после смерти времени много прошло, то ли тело, молодое незнакомое, требовало свое. Откуда-то он помнил, что человек может жить без пищи месяц. Была бы вода. А так, за счет запасов жировых накоплений, можно продержаться месяц не месяц, но неделю точно. Он поднял рубаху, посмотрел на свои «жировые накопления», похлопал себя по впалому животу и разочарованно цыкнул сквозь зубы. Тратить было явно нечего. Придется по пути искать что-нибудь съедобное. Для дичи у него пока руки коротки, но ведь сейчас, судя по всему, поздняя весна. Для ягод рановато, но некоторые травы как раз только весной и годятся в пищу.
Он вспомнил, как в своем далеком детстве соседи-корейцы вместе со всей своей детворой по весне уходили в сопки собирать различные травы. Ради того, чтобы погулять по молодой травке, он тоже ходил с ними. Заодно помогал собирать травы и сконфуженно усмехался, когда старенькая, согнутая жизнью пополам старушка, выкидывала почти все собранное им сено и, по-доброму улыбаясь морщинистым лицом цвета старого кирпича, тыкала ему под нос оставшийся пучок, что-то объясняя ему на своем причудливом языке. А потом угощала их семью различными салатами из этих трав, надо сказать довольно вкусными. Из того, что он тогда собирал, ему вспомнились только одуванчик, папоротник, щавель и еще какая-то трава, развесистая, по колено высотой и с толстым сочным стеблем, но с таким заковыристым названием на корейском, что он никак не мог его запомнить. Как она называется на русском он не знал, но зато хорошо запомнил внешний вид и как ее приготовить. Да и грибы уже должны быть. Он не очень хорошо разбирался в съедобных грибах, но зато отлично помнил, как выглядят ядовитые. Так что неделю он продержится. А там, уже после того как он сделает себе приспособления и оружие, придет черед и настоящей еды. Ничего, выжил в том мире, выживет и в этом. А если мир будет против, что тем хуже для него.
Его поход в неизвестное начался с того, что он нашел на окраине поляны молодое деревцо, похожее на ясень. Скорее это можно было назвать побегом, чем полноценным деревом. Прямой ствол без сучков, небольшая крона, кора тонкая и мягкая и само деревце высотой в два его роста. Толщиной с его руку, как раз то, что ему было нужно. Промучился он с этим деревцем примерно с час, потому что, несмотря на молодость, оно было уже довольно твердым и упругим. Был бы он взрослым, ему наверно хватило бы минут пять. Но детские слабенькие ручонки, тяжелый боевой нож, крепкая древесина… Короче к тому моменту, когда у него оказался дрын в полтора метра длиной, он запыхался, как медведь в парной и обновил свои новорожденные ручки, натерев на них водянистые мозоли. И дело доделал только из одного упрямства и из-за привычки всегда доводить начатое до конца. Затем еще час он снимал кору и острил один конец, тот, где раньше был комель. Древесина там была покрепче, но его предыдущими усилиями по рубке дерева была разлохмачена как веник и ему оставалось только обрезать эти лохмотья и придать вид более или менее острого кола. Спустя два часа сплошного мата и четырех лопнувших, уже кровавых мозолей, примитивное копьецо было готово. Тонкий ствол, очищенный от коры, еще сочился соком. Пришлось, чтобы он быстрее высох и не скользил в руке, хорошенько обмазать его землей. Хорошо было бы еще обжечь острый конец на огне, но это он оставил на потом. Огня не было и до него еще надо было дожить. Он критически осмотрел получившееся изделие.