— Да может во второй заход пошел. Или разговаривают.
— О чем ему со шлюхой трепаться? Вдруг она накачала его чем!
Паша распахнул дверь и увидел Юру и тянущего его за край рубашки Прохора, которые тут же замолчали.
— В чем дело? — сухо спросил он.
— Да мы… это… отвозить девушку надо? — сконфуженно пролепетал Юра.
— Не надо. Валя поживет здесь некоторое время. Юра, ты свободен, завтра как обычно. Прохор, бди давай.
Часть 2
Валя устроилась в гостевой комнате, примыкавшей к холостяцкой спальне Паши. Голые стены сияли стерильной белизной. Лишь на одной из них, напротив кровати, висели часы в форме огромной стеклянной рыбины. Она неодобрительно косила красным глазом, оттопырив нижнюю губу, будто намекая непрошенным гостям, что они злоупотребили гостеприимством хозяев, и пора бы и честь знать…
Валя села на кровать, бросив рюкзак на пол, поболтала ногами. Потом встала и выглянула в окно, зачем-то заглянула под кровать. Что-то казалось ей странным, но она не могла уловить — что именно. Она вынула из рюкзака тряпичную куклу, пригладила ей встопорщенные волосы, повернула, словно показывая старой подружке новую комнату, затем усадила на тумбочке у изголовья. Та уставилась голубыми пуговицами прямо на рыбину. Валя усмехнулась. В этой игре в гляделки не могло быть проигравших. Девушка легла на кровать и закрыла глаза. Через мгновение она поняла, что показалось ей странным — она ничего не чувствовала: не было того легкого шепота, тише дуновения ветра, который встречал ее всюду, куда бы она ни пришла. Стены домов впитывают в себя эмоции хозяев, их горечи и радости, стены хранят отголоски ссор и любовных признаний — здесь не было ничего. По-видимому, до нее в этой комнате никто не жил. Валя распахнула глаза и недоверчиво улыбнулась. Комната молчала и будто ждала. Девушка задумалась, а потом, прикрыв глаза, тихонько запела:
Мы оба понимали, что не надо слов
Но мне так жаль сейчас, что я молчала.
Теперь я знаю, в мире есть любовь,
Она всему начало.
Живешь ты в моих снах и в первом снеге,
И в солнечных лучах, и в быстром беге,
В стремительном полете птицы в облаках,
И в лунном серебре, и в трепетных мечтах.
Молю я об одном, при свете ночника
Твоей лишь быть, не надо мне другого
И пусть нас разделят века
Я знаю, мы встретимся снова
Я знаю, мы встретимся снова.
Последнюю строчку Валя прошептала. Она выбрала мамину песню. Ей хотелось верить, что мама поет о ее отце. Девушка завернулась в одеяло, подоткнув его со всех сторон, как когда-то делала ее бабушка, и прислушалась. Ей стало уютнее, и комната будто ожила — качнулись шторы, по потолку пробежал луч света от проезжающей машины, кровать вздохнула под тяжестью тела. В соседней комнате Павел мерил шагами пол, потом жалобно скрипнуло кресло-качалка — ему сегодня досталось. Снизу тихо спорили Юра и Прохор. Наверняка, обсуждали ее затянувшийся визит. Они оба ей понравились. Прохор — основательностью, Юра — искренностью, а еще она чувствовала, что они оба преданы Павлу и по-настоящему переживают за него. Валя привыкла подходить со всей серьезностью даже к случайному знакомству. Она пыталась понять, что за человек перед ней, какие мотивы им движут, о чем он мечтает. Сказывалось то, что совсем недавно она могла не видеть новых людей месяцами — на хуторе, где родилась и выросла девушка, гости появлялись не часто.
Валя мысленно перенеслась в родной дом на полгода назад. Она часто возвращалась к тому разговору, придумывая, что она тогда могла сказать…
***
— Завтра я уйду.
Бабушка расчесывала Вале волосы перед сном, и девушка снова чувствовала себя ребенком. Она видела отражение в зеркале — себя, сидящую на стуле, и бабушку позади. Небо почернело, слышались далекие раскаты грома, и они не стали включать свет — зажгли свечи, и комната в деревянном доме стала еще меньше и уютней.
— Куда ты пойдешь? Можно, я с тобой?
— Нет, солнышко, — вздохнула бабушка. — Если бы ты только знала, как мне не хочется оставлять тебя одну…
Она бросила быстрый взгляд на фотографию, с которой серьезно смотрела Валина мать.