Не беси меня! - Николаева Ольга

Пролог

— Ненавижу! — Горячим плевком сорвалось с языка, с шипением разнеслось по пространству. Кричать нельзя, а хочется. Приходится шепотом ругаться.

— Не-на-ви-жу! — Цокотом, в ритм каблукам, стучащим по офисной плитке. В мыслях, конечно же, в мыслях.

— Ненавижу… — змеиным шипением, чтобы заглушить сдавленные смешки окружающих, что доносятся вслед. Кажется, мне, конечно же, все это только кажется…

— Ненавижу, ненавижу… — я ненавижу эти презрительные взгляды, которые меня провожают. Я ненавижу ненавидеть, но ничего не могу с этим сделать сейчас.

— Я ненавижу тебя, Владислав Хмелевский! Какого хрена ты вечно портишь мне жизнь? — крикнула, распахнув дверь его новенького кабинета. Даже не думая, чтобы стучать и спрашивать,

— Надежда… Владимировна… Что случилось? — Вот. И опять испортил. Надо же, не успел занять место, которое должно моим быть, а уже совещание с утра собрал. Как последняя идиотка, опозорилась.

— Ничего хорошего! — Помирать — так с музыкой. — Для тебя, Хмелевский…

Прошипела последнюю фразу максимально зловеще и захлопнула дверь. С той же стороны, откуда и открывала. Развернулась и почесала назад. Нет, желание скандалить никуда не пропало. Но там — люди, их наши разборки с Хмелём не касаются. Потом разберемся. Никуда он от меня не денется. А от ненависти моей — и подавно.

Часть 1. Растоптана, но не сломлена. 7 лет назад

Глава 1.

— Надь, вот скажи, как у тебя это получается? Что пьешь? Седативное что-то? Или препараты посерьезнее? — Подруга Аня все никак не могла угомониться. Прямо подпрыгивала на ходу, то обгоняя меня и заглядывая в лицо, то притормаживая и дергая за рукав. Я поражалась, как это ей удается: коридор универа был похож на МКАД вечером в пятницу, трафик безумный и пробки нескончаемые, это студенты неслись в столовую, как стадо бизонов на водопой. А мы с Малининой буравили этот поток по встречной. Нам в столовую было не надо. Мы оттуда валили на крейсерской скорости. И вот Анька умудрялась идти спиной назад, вклиниваясь в поток молодых жеребцов и лошадушек, при этом ни разу не запнулась.

— Ань. Я за тебя переживаю. Не мельтеши ты так. — Поймала ее за руку, оттянула к окну. — Сейчас перемена закончится, тогда и пойдем спокойно.

— А как же… — Она подозрительно прищурилась… Ахнула, осознавая… — Ты что, решила прогулять эконометрику, что ли?

— Да. А что такого? Подумаешь, всего разок и погуляем…

— Он же в свою специальную тетрадочку записывает всех, кто пропускал занятия… — «Он» — это препод, которого ненавидели и боялись все студенты нашего факультета, начиная от третьего курса и далее. Мы были на четвертом, и наши мучения с эконометрикой только начинались.

— У него есть еще одна тетрадочка, в которой отмечены студенты с самыми лучшими работами на семинарах и контрольных. Тем идет зачет автоматом. И мы с тобой в эту тетрадочку уже попали. Так что, успокойся, Малинина, и сходим хоть по пирожку на улице сожрем.

— Ффффууу! Надя! В тебе заговорила провинция! — Жеманно сморщив носов и глупо выпучивая глаза, она передразнила нашего главного врага — Любезникову Жанну. От ее пылкой невыносимой глупости мы сейчас и бежали.

— Ань, я, действительно, не есть хочу, а жрать. Слона бы умяла, не пережевывая…

Собственно, причина моего голода и заключалась в Любезниковой. Это она, будто нечаянно, зацепила своей сумкой мой контейнер с едой. Я только его разогрела и приготовилась то ли позавтракать, то ли пообедать. Иначе — никак, не с моей работой, плавно переходящей в учебу. Только собранный со вчерашнего дня лоток, только хардкор… А эта фифа напомаженная оставила меня без еды. Еще и нос двумя пальчиками зажала. Будто запах разогретых сосисок и быстрорастворимой лапши — худшее, что она в своей жизни встречала.

— Надо было козе этой драной двинуть, как следует! Чтобы больше чужой едой не разбрасывалась! — Анька, стоило коснуться этой темы, снова завелась.

— Вот еще. Руки пачкать? Оно мне надо, Анют? — Желудок заурчал предательски, напоминая, что гордость — это хорошо, но материальное в нашей жизни пока что еще никуда не делось.

— И вот как ты могла спустить это все, ничего ей в ответ не сделав? — Я еле удержала подругу, чтобы та не вцепилась в волосы главной красавице нашего курса. Да что там, Любезникова метила на «Мисс Университет», не меньше. Не все соглашались, конечно, что нарощенные сивые пакли — это билет на подиум, но Жанке было, как всегда, начхать, на чужое мнение.

— А что я должна ей сделать? Мозги добавлять — так это, прости, из области магии. А я колдовских навыков не имею… — Развела руками, показывая, что и не против бы бедолаге помочь, да вот только не знаю, чем.

— Нет. Я. Не. Понимаю, Надь! Она же тебя оскорбила принародно! Как можно на это промолчать, а? — Малинина — девушка добрая, но крайне заводная. Особенно там, где ей кажется, что проявилась хоть капелька несправедливости. А «провинция» — для нее как красная тряпка для быка. Мы же с ней, вообще-то, из одинаковой провинции и явились.

— Считай, что у меня просто стойкий иммунитет на придурков.

— Ну, как так, а? Расскажи, где взять-то его? Может, какую прививку сделать?

Этот разговор был не первым и не последним, явно. Каждый раз, когда меня кто-нибудь цеплял, а я никак не реагировала, Малинина поражалась. И я уже просто прекратила объяснять, что имея в наличии старшего брата, который издевался над тобой все детство, других придурков просто перестаешь замечать. Просто эти придурки — посторонние, цепляют тебя случайно, и совсем не знают о настоящих больных местах. Поэтому задевают лишь по касательной. Им бы у братишки поучиться, вот он смог бы преподать настоящий мастер класс, как довести Игнатьеву Надю до настоящей белочки. Правда, и с ним я научилась бороться: игнор. Просто делаешь вид, что тебе параллельно на его слова. А еще лучше — соглашаешься. Толстая безмозглая корова? Да. И что? И ничего. Не интересно сразу. А если тебя обвиняют в провинциальности, так тут и притворяться не надо. Если правду в лицо говорят, смысл открещиваться?

— Анют, ты все равно не поймешь долгий ход моей философской мысли. Реально. Просто считай, что я слишком флегматична и чересчур устала, чтобы тратить силы на каких-то Жанн…

— О! Смотри! — Малинина где-то в детстве застряла. Во всяком случае, ее талант переключаться с темы на тему слишком напоминал мне трехлетнего племянника. Тот, абсолютно так же, как и Аня, умел задавать вопрос и забывать о нем, еще не дождавшись ответа. — Хмель-то, похоже, тоже решил прогулять!

Анька завороженно уставилась на проходящую мимо компанию из местных заводил-лоботрясов. Ну, как лоботрясов… Хмелевский, например, при всем своем раздолбайстве, умудрялся почти по всем предметам получить автомат. А на экзаменах никогда ни на что не соглашался, ниже пятерки. Даже если всем казалось, что в этот раз его безнадежно завалят, и лучше бы молча принял твердую четверку, он мог часами разговаривать с преподом, но свое «отлично» получал. Впрочем, это единственное, за что я его уважала. И, никогда и никому не признаюсь, кроме себя: тихо завидовала. Потому, что он реально знал намного больше, чем я. Лучшая гимназия в городе с математическим уклоном, а еще — масса репетиторов и дополнительных курсов, аналитический склад ума, хорошо подвешенный язык — преимущества на старте, которых у меня никогда не было. Все, чем Влад Хмелевский пользовался и, порой, злоупотреблял с самого первого курса, мне доставалось только сейчас. И то не всегда: не хватало ни сил, ни времени, чтобы просиживать в библиотеке или интернете и находить сведения, которые уже давно и прочно сидели в голове у этого парня. А порой мне казалось, что догонять его — труд напрасный и бессмысленный. В конце концов, надо уметь признавать, что рядом может быть кто-то, на порядок умнее и успешнее. Это очень трудно, когда в своей родной школе ты была звездой номер раз, гордостью, надеждой и оплотом всех учителей, привыкла быть самой-самой… А тут — хренакс! И оказалась смешанной с обычной серой массой. Таких гордостей и надежд у нас — минимум пол-курса. Остальные пятьдесят процентов: не надежда и не гордость, но школы такие окончили, что первые два года в универе просто скучали и не понимали, что они здесь делают.