– Больно? – спрашивает вдруг, отстранившись.
А Сунил смотрит и не может оторваться от окрашенных в красный губ. Тянется к ним. И они раскрываются навстречу. Неловкий язычок пытается увернуться от его языка, но быстро сдаётся. Солоно от крови. И одновременно сладко – от вина.
Развернувшись, Сунил усаживает его себе на колени. Торопясь и путаясь ищет тесёмки, но ему помогают ловкие тонкие пальцы. И вот уже ладонь скользит по горячему бедру, сжимает худосочную мякоть. Ракеш разрывает поцелуй, он учащённо дышит и вновь тянется к шее… Ладно, пусть пьёт и пьянеет сколько хочет… Если это то, что ему надо.
Ракеш замирает. Застывает, словно статуя, даже его дыхания не слышно... и вдруг шепчет в самое ухо:
– Я хочу этого. Не как в прошлый раз. Не из-за твоей крови. Поэтому, пожалуйста…
Мурашки пробегают по позвоночнику, собираются на пятках, выстреливают к низу живота – и вот он уже вскакивает, прижимая к себе податливое тело, делает несколько быстрых шагов до огромной кровати. Ракеш падает на спину и обвивает его ногами. Словно не желая отпускать. И Сунил трётся об его возбуждённый член своим сквозь скользкую и уже давно нагревшуюся ткань. Прижимается, вдавливает себя до боли, заставляя Ракеша выгибаться, хрипло стонать и хвататься за покрывало руками, сминая его и подминая под себя. Но вот тот замирает, колени сдавливают бёдра Сунила, больше не давая ему шевельнуться. Потом чуть расслабляются. Выбравшись из них, Сунил стаскивает с длинных ног шаровары и опускается на пол. Перед ним измазанный спермой живот и подрагивающий аккуратный член, белый пушок вокруг и ниже. Сунил прижимается к упругим шарикам губами, сжимает, лижет языком, а когда бёдра подаются навстречу, обхватывает вновь затвердевший член рукой, а губами спускается ещё. Раскалённое и тесное отверстие не спешит уступить его напору. Но он терпелив. Это последняя ночь, подаренная судьбой, а перед ним – безумно желанное существо, которое просто не могло родиться на этом свете… Но желает Сунил не только тело, но и заключённую в нём душу. Ещё пока неизведанную, лишь обнажившую самый краешек – но уже пленившую его до конца жизни. Как же жаль, что её тоже нельзя покрыть поцелуями и заставить дрожать от удовольствия. Да, очень жаль…
– Да войди же!
Это приказ. Ему невозможно сопротивляться. И как бы Сунил не пытался – тело уже подчиняется. Штаны падают на пол, головка прижимается к увлажнённому отверстию – и он входит. Проникает. Его сжимает и плотно обхватывает. Ему не протиснуться дальше, но и не выйти.
– Подо… подожди… не спеши…
А это уже только просьба. Сунил кусает губы. Под поясницей Ракеша смятое покрывало, на впалом животе блестят бусины пота, смешавшегося со спермой. И всё равно он невыносимо красив. Словно божество.
– Боги не пьют кровь, чтобы выжить…
Ракеш вновь облизывает губы и ногами чуть отталкивает Сунила, но тут же снова прижимает к себе, заставляя войти до конца. Несмотря на тесноту и даже боль. Он сам начинает приподнимать и опускать бёдра – и не остаётся ничего, кроме как подчиниться этому плавному ритму. Погружаясь всё глубже. И словно бы чувствуя то, что чувствовать не должен. Словно это в него сейчас входят. Словно это он сейчас лежит на спине и еле сдерживается, чтобы не застонать во весь голос. И словно это у него настолько пересохло горло, что кажется сейчас треснет и расколется на осколки.
Что это? Мысли Ракеша? Его чувства?
Они уносят Сунила. Не подменяя собственные, но дополняя, словно оставляя цветные послевкусия.
А потом Ракеш опять притягивает его себе и толкает в сторону, заставляя поменяться местами. И снова. И снова. Покрывало остаётся где-то на краю постели, старые и затхлые простыни пропитываются потом, и даже уже неизвестно чьим больше. Сунил тонет в бесконечном упоении от обладания столь желанным и прекрасным существом, и он же позволяет раствориться в себе. Ракеш больше не притрагивается к его шее, но делит с ним свою жажду, как делит и искреннее наслаждение. Но иногда… почти незаметно, но Сунил замечает размытые тени, словно отголоски неприятных воспоминаний. И отгоняет их. Будто наглых птиц, слетевшихся на сочные созревшие зёрна.
– Никому не отдам, – шепчет. – Никогда…
И открывает глаза. За окнами тёмная серость. По стеклу барабанит дождь. Мокрые простыни остыли… и он остался один.
Я тебе совсем не нравлюсь?
***
Голоса. Сначала кажется, что это просто дождь. Но нет. Стоит взяться за бронзовую ручку двери, как с той стороны кто-то отчетливо произносит: «Обойдите там» – и уже наступает на скрипучую ступеньку крыльца. Медлить больше нельзя, да и искать, как запереться – тоже. Скорее к другой двери с грубой резьбой по старому дереву, дёрнуть, оказаться в тёмном коридоре, пробежать до уныло светящегося серым окна, выглянуть… никого не увидеть и осторожно поднять раму. И уже спрыгивая с подоконника под дождь услышать за спиной:
– Держи его!
Броситься бежать. Через репьи и мокрые кусты, хлещущие по лицу и цепляющиеся за одежду, поскальзываясь и по щиколотку увязая в размокшей жирной земле. Совершенно неожиданно выскочить на открытое место – впереди забор, а за ним каменная стена. Обдирая локти, взлететь на него, приземлиться на пятки и насладиться вспыхнувшими перед глазами жёлтыми искрами. Поскользнуться и проехаться задом по грязи, подняв тучу брызг. Выглянуть из узкого переулка, не забывая покоситься на редкий забор, на двор за ним, на дрожащие ветки кустов, каждое мгновение ожидая, что кто-то выскочит и увидит его… Но заставить себя сосредоточиться на улице. Вон идёт дама со слугой, слуга несёт над ней зонт. Вон стоит карета с поднятым верхом, из неё поднимается редкий дымок, тут же приглушаемый дождём… И сколько же здесь переулков! Дома стоят неплотно, так что спрятаться даже сотне человек проще простого. Но как они вычислили это место? Хорошо, что Ракеш успел уйти. Там, у рынка, им удалось скрыться благодаря панике и пожару, здесь же, в это раннее дождливое утро, банда Викрама может успеть сотворить всё, что угодно, пока кто-то сообразит сбегать за стражей. Но Викрам должен быть мёртв… Впрочем, в семье и без него много народа, а потеря огромного склада со всей продукцией – да, такого они не простят.
Вопрос лишь в том, знают они о Суниле или нет?
Хотя, раз сунулись сюда – значит, выжил кто-то, кто вчера следил за ним и видел, как он выходил из этого дома. А может и Ракеша тогда заметил в дверях…
Плохо. Как же вернуться в мастерскую?
Или не возвращаться…
Нет, он должен. Столько времени и сил было вложено в это проклятое обучение! Отказаться от него значит поставить крест не только на прошлом, но и на будущем… Сначала нужно убедиться, что его ищут и что в столице оставаться больше нельзя, но если есть хоть шанс вернуться к учебным будням – воспользоваться им он просто обязан. Чтобы доучиться, чтобы стать приличным и уважаемым человеком, и чтобы наконец выплатить весь залог и вернуть материнский медальон, заложенный антиквару.
Стянув с плеч оставленный Ракешем новый жилет и набросив его на голову, Сунил выскальзывает из переулка и бросается бежать словно простой прохожий, спасающийся от дождя, но не сломя голову, будто улепётывает от кого-то, а просто торопливо, ёжась и выбирая, куда ставить ноги.
И у него получается. Вон уже и широкая дорога, а за ней кончается и этот спальный район. Дальше идут пекарни, несколько технических складов, потом другие мастерские. Только вдруг позади раздаётся нарастающий цокот копыт. Сунил бросается к обочине, но его обдает волной из лужи, выбитой огромным колесом. И снова всё становится спокойно. Оглянуться бы, да проверить, не бегут ли следом подозрительные типы, скрывая топот за шелестом дождя… Но если кто-то всё-таки наблюдает за Сунилом – такое поведение может ему показаться подозрительным.
А вот и знакомый забор, за ним здание из красного кирпича, и где-то там окно с решёткой, ведущее в комнату Лалы…
У ворот стоит карета с поднятым верхом. Из неё выходит человек в приплюснутой шляпе и длинном плаще, бросает что-то дымящее на мостовую, и дымить оно перестаёт.