Тонкие губы поджимаются – и на Сунила вновь обрушивается поток презрения, но невысказанного, потому что красноглазый вскакивает, спотыкается о собственный шаровары, растянувшиеся на полу, но Ману вовремя подставляет ему плечо.
– Выметайся… – уже спокойнее, но даже не повернувшись, приказывает кровопийца.
– Конечно, – соглашается Сунил, сгибая прокалываемую сотнями игл ногу в колене и обнимая его. – Только сначала заплатите. С вас две сотни ассигнаций.
– Мы всегда платим сто! – вспыхивает Ману, согнувшись пополам и придерживая штаны, пока его хозяин просовывает в них свои длинные ноги. – К тому же, судя по твоему состоянию, господин Ра… господин почти ничего и не выпил!
Сунил кивает. Вообще, наблюдать за этими двумя кажется неожиданно забавным. И в тоже время где-то под ребром колет зависть.
– Только, во-первых, если я как можно быстрее не выйду отсюда, те гости решат наведаться сами. А во-вторых, не моё дело, кто сколько выпил… и вообще, разве господин Ра недоволен? Я сделал для него всё, что только мог этой ночью.
Смуглое лицо застывает, а вот розовое острое плечико начинает стремительно пунцоветь. Даже не дождавшись, пока слуга завяжет тесёмки, хозяин отталкивает его и уже через миг исчезает за дверью – не той, что ведёт сразу на крыльцо, а в боковой. Ману некоторое время молча смотрит на дерево, расписанное грубой и схематичной резьбой, потом медленно, очень медленно выдыхает и оборачивается.
– И зачем я впустил тебя?
Сунил опять пожимает плечами. Несмотря на собственные мучения, стоит признать, что это была прекрасная ночь. Быть может, сейчас его выставят вообще без гроша, а уже через пару часов любимые пёсики Викрама будут хрустеть его косточками. Но сейчас он ещё во власти чужого тепла. В ушах ещё звучат тихие рваные стоны, а руки чувствуют судорожно сокращающиеся мышцы под тонкой кожей, мерцающей в лунном свете. Ведь всё это было на самом деле? Ведь было же…
– Сунил?..
– М-м-м?
Оказывается, он даже не заметил, как вернулся хозяин особняка. И стоит перед ним, а на пол сыплются цветные бумажки. Много бумажек. Много… но недостаточно.
– Забирай. И уходи.
Ночью он был живым огнём, сейчас – снова лёд. Хочется улыбнуться.
– Могу я воспользоваться каким-нибудь чёрным выходом?
– Нет.
Алые глаза не отражают ничего, нет больше ни смущения, ни злости. Интересно, насколько у него богатый опыт, чтобы так быстро вернуться к прежнему себе? А Ману уже открывает дверь на крыльцо, в комнату врывается прохладный ветер вместе с острым запахом полыни. Бумажки разлетаются. Зачем они теперь Сунилу?.. Но он наклоняется, сгребая несколько одной рукой, второй подхватывая с пола свою рубашку и жилет, закидывает на плечо, встаёт. Светлая макушка едва достаёт ему до подбородка. Хозяин особняка даже не собирается уступить дорогу, приходится обойти. Но когда нога уже ступает на крыльцо, Сунил вдруг слышит:
– Меня зовут не Ра.
– А как? – он не оглядывается, лишь останавливается.
– Ракеш.
«Повелитель полнолуния»? Красиво и ему подходит. Сунила вот назвали «Сунилом» за синие глаза… Ну да ладно. Но стоит сделать шаг, как снова прилетает в спину:
– Ты не взял деньги.
– Знаю, – ветер пронзает насквозь. – Но, чтобы купить жизнь, этого не хватит.
– Так тебя правда… убьют?
Сунил отвечает не сразу. С крыльца поверх забора ему видно одиноко стоящего у дороги человека. Низенького и широкого. Викрам. А ещё дальше, в тени переулка – несколько сутулых фигур. Глупо идти прямо им в руки. Обойти дом и махнуть через забор? Но где-то внутри ещё теплится надежда, что…
Движение. Он не слышал его шагов, но кровопийца… то есть, Ракеш уже стоит рядом, тоже смотрит на далёкий забор и то, что виднеется за ним. Что-то в нём изменилось, какая-то мелочь… не понять, не разглядеть.
– Это не стража, – заключает потомок демона и поднимает взгляд на Сунила. – Кто они?
– Барыги, – улыбается тот.
И вроде бы не место и не время для этого. Или нервное? А человек за забором уже переходит дорогу, скоро нырнёт в переулок. А вынырнет обратно уже не один. Пора уходить.
– Берегите себя, – бросает Сунил и спрыгивает с крыльца.
Нет, бегство – не выход. Если он исчезнет, эти типы ворвутся в особняк, и вряд ли Ракеш успеет их всех перекусать, а Ману уж точно своим огоньком напугает разве что младенца. Поэтому Сунил идёт прямо к воротам, на ходу натягивая рваную рубашку вместе с жилетом. Одного рукава почти нет, в спину дует... Когда до калитки остаётся десяток шагов, Сунил вдруг замирает. Потому что ему не хочется умирать. И что это за дурость такая с красивым жестом? Резко развернувшись, он бежит обратно, влетает в ещё незакрытую дверь, падает на колени и начинает собирать деньги.
– Разум вернулся? – негромко спрашивает притихший Ману.
Сунил косится на него, потом на обернувшегося на пороге Ракеша. Красив, зараза… Нельзя просто так сдаться и отказаться от него и своей жизни. Учёба в мастерской? Да, тоже жалко. Кивает.
– Я ещё вернусь, – бросает напоследок, вновь выбегая во двор и уже несясь к калитке.
И не слышит протеста. Быть может, ему просто хочется верить и надеяться, быть может, он лишь обманывает себя – но это неважно. Впервые в его жизни появилось это странное чувство, от которого хочется прыгать и танцевать. Смеяться без причины. И он сделает всё, чтобы его сохранить.
– Викрам! Прости! Не успел! Вот, только это…
Из тёмного переулка на Сунила молча глядят десятки глаз. Крепыш оборачивается, придерживая шляпу с пером.
– Сколько? – его глаза улыбаются совсем не добро.
– Сто. Как и сказал – быстрее не успею.
– Вот как?
Викрам отворачивается обратно, что-то негромко бросает своим – и Сунила окружают.
– Пойдём-ка с нами.
Кто сказал, что твои хотелки кого-то волнуют?
***
Сунил никогда не умел драться. Хотя, конечно, ему приходилось – например, когда соседский голяк пытался отравить его собаку. Или когда задира из сельской школы прилюдно назвал его мать дворянской подстилкой.
Но от толпы он предпочитал убегать, потому что свора собак и свора людей в общем-то похожи: лают, распаляя друг друга, совершенно теряют разум и бросаются скопом. Они внушают ужас.
Всю дорогу до склада его вели, плотно обступив и чуть ли не обнимая, словно старого друга, но по блеску в глазах и быстрым ухмылкам на щетинистых лица Сунил понял – его дела плохи. Но говорить на улице никто не станет, да и бесполезно, это же шестёрки, а вот на складе его может ждать туз. И уж тот-то должен понять, что живой Сунил принесёт денег больше, чем в качестве корма для собак.
А вот уже и сарай, снаружи кажущийся обычным жилым домом в три этажа, но внутри – лишь одно огромное помещение: высокие стены, почти невидимый потолок и ряды тяжёлых ящиков с товаром, образующих закутки. И в одном из таких, расположившемся недалеко от входа и скучающей охраны, Его сейчас и толкают на пол. Викрам забирается на большой ящик как на постамент, закидывает ногу на ногу и целую минуту смотрит на Сунила сверху вниз. А тот стоит на коленях, ещё чувствуя горечь крови во рту и затухающую боль в животе – ударили его не сильно, но лишь потому, что не сопротивлялся. Иначе бы уже наваляли по полной…
– Итак, друг мой, скажи, как давно ты этим промышляешь?
– Э? Чем?
– Продаёшь своё тело. Разве не знаешь, что в нашей семье есть уютное гнёздышко для таких, как ты?
Кто-то что-то явно понял не так. Конечно, Сунил тоже сначала не в том направлении подумал, но чтобы и эти… с другой стороны, как ещё это выглядело со стороны? Пришёл вечером, ушёл утром с деньгами, да и одежда порвана чуть ли не на куски, видимо, в порыве страсти... Но ведь правду не скажешь… мол, господа, по ночам приторговываю своей кровью…
– Что молчишь?
– Викрам, не помню, чтобы мне запрещалось работать где-то ещё. Или, как и в мастерской, здесь есть свои запреты на подработку?