Нет, вроде бы ничего…
Показалось…
Приближенные во дворце то и дело смотрят на свои руки, Клавдий проверяет запястья, Розенкранц и Гильденстерн ощупывают головы, не тянется ли что-нибудь из затылков… нет, ничего. Показалось. Померещилось… Это все принц с ума сходит и других туда же…
Кукловоды берутся за крестовины, тянут за нитки Гамлета, Офелию, Клавдия… распутывают нити у королевы, у Горацио нитка оборвалась, спешно подвязывают…
Поднимается занавес
Сцена Пятая. Эльсинор. Зала в замке. Входят Королева, Горацио и Первый Дворянин…
Рассыпуха
Новенький.
Это я сразу понял – новенький. Так-то я лиц не запоминаю, на кой черт их запоминать, все равно у нас больше двух дней никто не задерживается, не успеешь спросить – как зовут. А тут как торкнуло что-то – новенький. Может, потому что зубы скалит, улыбается, у нас кто денька два-три поработает, тому уже не до улыбок.
И ни до кого, и ни до чего.
– Новенький? – спрашиваю.
– А… а вы как догадались?
– А у стареньких у всех пальцы пооткусаны, груз-то у нас кусается…
Он смотрит на меня. с ужасом. Оторопело. Кажется, вот-вот драпанет прочь от склада, от фур, от всего, от всего…
А нет, понял, заулыбался, дошло до него, что не всерьез… Это хорошо, а то мне потом начальник бы по рогам настучал, какого черта людей распугиваешь, и так работать никто не хочет…
– А так вообще у вас тут… ничего? – спрашивает.
– А ты как думаешь?
– Да… в жизни всяко бывает.
– Вот и у нас всяко бывает…
Новенький смотрит на меня недоверчиво.
– А то у вас начальник, говорят, всех сжирает…
– Это в каком смысле? Если в буквальном, так ежели бы всех сжирал, он потолще бы был…
Смеется. Это хорошо, что смеется. Посмотрим, как дальше смеяться будет…
Космос опрокинулся в лужи.
Облетают пожелтевшие звезды.
Согбенные грузчики таскают груз, начальник машет костлявой рукой, поспешай, поспешай…
Грузчики поспешают. Я тоже поспешаю, принять товар, описать товар, в компьютер забить товар… Мелькают знаки на клаве, знак луны, знак солнца, знак любви, знак инь и янь…
– А-а-абе-е-ед!
Устраиваемся на обед. Жарим шашлычки на еще не погасших звездах, стряхиваем с себя звездную пыль.
– Работы-то много? – спрашивает новенький.
– Да вот… фуру разгрузить.
– Тю-у, начальничек ваш наобещал на сто лет вперед работы… тьфу на него…
– Так эту фуру уже лет двести разгружают… при мне тридцать лет мешки оттуда носят, и до меня еще…
Парень смеется, думает, вру. Ну думай, думай…
– А что в мешках-то?
– Много будешь знать, скоро состаришься.
– Не-е, я серьезно.
– И я серьезно. Тебе за работу платят? Платят. А все остальное это не твоя печаль, что тут как…
Говорю, как когда-то говорил мне начальничек, как сейчас вижу тощие скулы, снуют туда-сюда за впалыми щеками. Да кажется, он и сам толком не знал, что там. И тот, кто его самого нанимал, тоже не знал. И тот, кто нанимал того…
– А не хотелось… хоть глазком взглянуть?
– Начальник тебе потом так взглянет, без глазков останешься.
На этот раз не улыбаюсь. Говорю серьезно. Все остальное как-то с рук сходит, а с этим строго, начальничек наш как чует, что кто-то хочет в мешок сунуться… потом так нам сунется…
Смотрю на фуру, которая в обе стороны теряется где-то в бесконечности. Смотрю на приземистый склад, который начинается здесь, и теряется где-то по ту сторону горизонта. Думаю, какое поколение разберет эту фуру, и как это будет.
Уборщица – драные джинсы, волосы в пучок – сгребает опавшие звезды, ворчит, вот, опять нападали. А ты как хотела, голуба, осень…
Фура продвигается вперед еще на несколько метров. По привычке все смотрим назад, не виден ли конец фуры.
Не видать.
Грохот.
Звон разбитого стекла.
Даже не стекла, я не знаю, чего…
Оборачиваемся. Все, разом. Смотрим на новенького. Ему, кажется, не по себе, что на него все смотрят, и еще более неловко, что споткнулся, свалился, грохнул мешок…
Смотрим.
От мешка разлетается, рассыпается что-то во все стороны.
– Нд-а-а, влетит…
– Из зарплаты вычтут…
– Какое из зарплаты, как пить дать выгонят…
– Если бошку не снимут.
– Парни, вы чё встали-то, собирать кто будет?
– Он рассыпал, он и…
– Что он и, бошки-то всем нам поснимают, начальничек разбираться не будет…
Кидаемся на подмогу, затравленно смотрим на окошко начальникова кабинета, вот сейчас высунется, покажет глубоко запавшие глаза, острый нос… Нет, не высовывается, парни говорят, улетел сегодня куда-то, Тоха даже видел, как он улетал, из окна вылетел, руками замахал…
Что-то с грохотом разлетается из мешка во все стороны, блестящее, сияющее, непонятное…
– Лови-лови-лови!
– Ач-ч-черт, жжется…
– А ты как хотел?
– А это что такое было вообще?
– Что было, то было… ох… закат заалел, сама полюбила… никто не велел…
Мечемся по платформе, собираем что-то сияющее. Вот оно разлетается, вот оно складывается в сияющие шарики, вот…
– Бли-ин…
– Чш, парни, подождите, пока все в шарики не соберется, там в мешок и покидаем…
– А если не сложится? Вон-вон-вон, покатилось…
– Ну-у, удружил, парняга…
Парняга улыбается, как стюардесса, бормочет спасибо-спасибо-спасибо, сам собирает раскаленные шарики. Шарики собираться не хотят, сбиваются в спирали, вертятся – по кругу, по кругу…
– Вон, вон, там еще…
– Далеко разлетелось…
– На световые годы…
– Тьфу ты, тут килопарсеками дело пахнет…
Хватаем сияющие спирали, пока не разлетелись. Разбегаемся друг от друга, пропадаем в темноте ночи, ну еще бы, свет от одного к другому уже идет годы и годы…
Собираем, а меньше огней не становится, которые уже сгребли в охапку, снова вылетают из мешка, исчезают в темноте ночи. Подхватываю какую-то спираль, сгребаю в охапку, чтобы не разлетелась, тащу к мешку. Спираль извивается, разлетается, вижу в ней раскаленные огненные шары, вижу шары помельче, вон они вертятся вокруг огненного шара, вижу на голубом шарике за облаками сияющий огнями город, бесконечно длинную фуру, которую разгружают крепкие парни, просыпали что-то из мешка, собирают…
– Чего спи-им-то?
Стряхиваю сонное оцепенение, тащу раскаленные шары к мешку, может, успеем до прихода хозяина, а то он нас самих всех в мешок засунет…
Три и один
Народ аюми просыпается.
Ну, не весь разом, где это видано, чтобы народ весь разом просыпался. Сначала едальщики просыпаются, нет, это не те, кто ест, едят-то все, а те, кто еду готовят. Потом топильщики встают. Это не те, кто топят, а те, кто топливо делают. Потом рабочие к станкам вышли, ну а как же, станция-то не вечная, станцию чинить надо. Там и инженеры проснулись, к чертежам своим пошли. Штурман проснулся, дежурного штурмана сменил. Рабочие в открытый космос пошли, вылазка у них, там чинить чего-то надо. Школьники проснулись, в школу пошли. Маленький Ванечка просыпается, к отцу ручонки тянет, тя-тя, с то-бой-хо-цу, отец Ванечку на руки берет, улыбается – а вот вырастешь, со мной пойдешь – и на работу уходит, работа у отца ванечкиного трудная, отец ванечкин в открытом космосе станцию латает. Ванечка на кухне кастрюлю своровал, на голову надел, по дивану скачет, будто по станции в открытом космосе. Мама хлопочет, а давай тебе в Детском Мире шлем купим, как настоящий, а Ванечка шлем не хочет, Ванечка за кастрюлю свою хватается, ка-рю-лю-ха-цу-у-у-уу…
Ну, не Ванечка, конечно, и не Детский Мир – у народа аюми это все по-другому называется, так называется, что человек и прочитать не сможет. Так что пусть будет – Ванечка и Детский Мир.
И диктор по телевизору говорит, доброе утро, народ аюми. И новости рассказывает, где и чего.