Но шиканье понимающей или невежественной публики произведению, которое - хорошо ли оно или дурно - стоило автору большого умственного напряжения, - слишком осязательное и непосредственное страдание, усиленное еще сомнениями в компетентности зрителей и сознанием своей неосторожности в выборе их своими судьями. Если бы я смог написать пьесу, которую бы приняли для представления на сцене, успех не обрадовал бы меня, а неудача сильно бы огорчила. Вот почему, даже когда я состоял несколько времени членом одной театральной дирекции, я никогда не пытался писать для театра и не буду пытаться и впредь. Несомненно, однако, что драматическое творчество существует там, где есть такие силы, как Иоанна Бейли, Милман и Джон Уилсон. "Город чумы" и "Падение Иерусалима" представляют наилучший "материал" для трагедии со времени Гораса Уолпола, за исключением отдельных мест в "Этвальде" и "Де-Монфоре". Стало модным не ценить Гораса Уолпола, во-первых, потому что он был аристократом, а вовторых, потому что он был джентльменом. Но, не говоря о его несравненных письмах и о "Замке Отранто", он Ultimus Romanorum {Последний римлянин (лат.).}, автор "Таинственной матери", трагедии высшего порядка, а не слезливой любовной драмы. Он - отец первого стихотворного романа и последней трагедии на нашем языке и, несомненно, стоит выше всех современных авторов, кто бы они ни были.
Говоря о моей трагедии "Марино Фальеро", я забыл упомянуть, что хотел, если и не вполне, соблюсти в ней правило единств; во всяком случае, избежать той неправильности, в которой упрекают сочинения для английского театра. Поэтому у меня заговор представлен уже составленным, а дож только примыкает к нему; в действительности же заговор был задумал самим Фальеро и Израэлем Бертуччо. Другие действующие лица (за исключением догарессы), отдельные эпизоды и даже быстрота, с которой совершаются события, вполне соответствуют исторической правде, за исключением того, что все совещания в действительности происходили во дворце. Если бы я и в этом отношении следовал истине, то единство места было бы еще более полным, но мне хотелось представить дожа в кругу всех заговорщиков вместо однообразной передачи его диалогов с одними и теми же лицами.
Желающих ознакомиться с реальными фактами я отсылаю к приложению.
DRAMATIS PERSONAE
МУЖЧИНЫ
Марино Фальеро, дож Венеции.
Бертуччо Фальеро, племянник дожа.
Лиони, патриций и сенатор.
Бенинтенде, председатель Совета Десяти.
Микель Стено, один из трех старшин Совета Сорока.
Израэль Бертуччо, начальник арсенала.
Филиппо Календаро |
Даголино } заговорщики.
Бертрам |
Начальник ночной стражи, "Signore di Notte", один из офицеров
Республики.
Первый гражданин.
Второй гражданин.
Третий гражданин.
Винченцо |
Пьетро } офицеры при Дворце дожа.
Баттиста |
Секретарь Совета Десяти.
Стража, заговорщики, граждане.
Совет Десяти, Джунта и пр.
ЖЕНЩИНЫ
Анджолина, жена дожа.
Марианна, ее подруга.
Служанки и пр.
Венеция, 1355 год.
АКТ ПЕРВЫЙ
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Приемная во Дворце дожей.
Пьетро, входя, обращается к Баттисте.
Пьетро
Гонец вернулся?
Баттиста
Нет еще. Его
Я посылал не раз, как вы велели;
Но Синьория слишком затянула
Свой спор по обвиненью Стено.
Пьетро
Слишком!
И дож находит.
Баттиста
Как же неизвестность
Выносит он?
Пьетро
Да так: скрепился, терпит.
Сидит за дожеским столом, над грудой
Дел государственных, прошений, актов,
Депеш, вердиктов, рапортов, доносов,
Как бы в работу погружен. Но только
Услышит скрип открытой где-то двери,
Или подобие шагов далеких,
Иль голоса, глаза он вмиг возводит
И вскакивает с кресла и, помедлив,
Садится вновь, вновь устремляя взор
В бумаги. Но, как наблюдал я, он
За целый час не шевельнул страницы.
Баттиста
Он, говорят, взбешен. И вправду: Стено
Довольно гнусно оскорбил его.
Пьетро
Будь Стено беден - да; но он - патриций,
Он молод, весел, горд и смел...