"Только бы в глаза этой сволочи посмотреть".
До Ельни Вера добралась за два дня поездом. Можно бы и самолётом, военком сказал: "дорогу и туда и обратно мы точно потом оплатим", но Вера побоялась тратиться. Денег-то после похорон почти не осталось.
Одноимённая станция оказалась маленькой: деревянный вокзал, да пара улиц вдоль железной дороги. Редко какой из домов нарядно обшит, в основном приземистые, чернеют старым деревом. Но выглядит местечко аккуратно. Наверное потому, что всё тёмное и некрасивое укрыл свеже-выпавший первый снег. Перед Верой всплыл кусочек родного края с прелой чёрной землёй на прибранных полях и влажным, но тёплым воздухом над ними. Надо же, подумалось, всего два дня пути, а тут снег, холодно было бы Ванечке.
Огляделась. На станции тихо и пустынно, как в ближнем лесу. Из местных, вон, только лохматый бурый пёс вдалеке, большущий увалень, как молодой медведь. Вера потянулась к нему простой ласковой думкой, потрепала мысленно по загривку. "Да ты у нас, батенька, сердит, знатный сторож, а чужого и покусать можешь", - уловила она собачью суть. Зверь на добрый посыл отозвался, вильнул хвостом, готовый двинуться навстречу. "Нет, пёсик, я пойду одна", - строго упредила его движение Вера.
Вышла с вокзальной площади на широкую дорогу. Воздух сухой, зябкий, немного колкий, зато после вагонной духоты им дышится легко. Куда идти - понятно. Всплыли строчки из сынова письма: "там большая дорога одна, не заблудишься. От станции через лесок, километра три всего до военного городка". Три, так три. Вдоль по широкой хорошо накатанной дороге тихонько и пошла.
"Мне бы только в глаза ему посмотреть", - мысль бьётся упрямо, как мотылёк о стекло. В голове от неё делается жарко, и включается что-то новое, но крайне неохотно, со скрипом, словно раскручиваются застоявшиеся жернова. Вере кажется, что это нечто - глубинное, даже и не ею спрятанное, только и ждало повода чтобы проснуться. И легче всего думать, что это вовсе не она затеяла внутреннюю работу. Проще взирать даже на собственные мысли, как бы со стороны. Да, мир без Ванечки навсегда изменился, он словно разбился и звенит до сих пор осколками, и подобен дешевой детской мозаике. Ну и что? Он не исчез и непременно сложится. Когда и как - разве важно? "Мне бы только в глаза ему посмотреть"
Вера много вспоминает не о сыне, а о прожитой жизни. Может именно в глубинах памяти и скрыты самые важные фрагменты чудной мозаики?
Вера выросла в детдоме и не знала мать, но несколько дней назад образ смуглой седовласой женщины с острыми хищно-птичьими чертами лица явился во сне. Он укрепился в сознании совершенно прочно, как икона, будто мать такой и была, всегда печальной с беспокойным внимательным взглядом. Вера знала, что звали её необычно - Клема. Принадлежала мать к маленькому, кажется, совсем исчезнувшему народу - чоргены. И Клема не отказывалась от дочери. Она просто умерла, а других родственников, готовых приютить девочку, не нашлось.
Вера искала где только могла, но до сих пор и о народе чоргенов, и о матери знала скудно мало. Когда выросла, первым делом съездила в деревню, где родилась. Местные встретили странной настороженностью, но как свою. Чувство, что Клему деревенские старухи хорошо помнят, возникло сразу же по приезде. Но рассказывать никто ничего не хотел, словно боялись, словно Клема ведьма какая была. Вера однажды спиной почуяла недоброе шипение: "бесовские глаза, Клемкины".
Выручил охочий до дармовой выпивки мужичок, пьянь да рвань местная - Михей Шалыч. "Помянуть бы Клему, коль приехала", - подошёл он знакомиться. На удачу пьяница оказался не просто разговорчивым, а ещё и настоящим знатоком местных мхом поросших легенд и обычаев. Как он сам о себе и предупредил: "не серчай, я за стаканом дюже говорливый, не в ту степь, бываю. Если что, гони, я не обидчивый".
Вот от него-то Вера и узнала - жили чоргены в пределах Удгордии. Не безродная она, существовал загадочный народ. Селились в густых лесах, но непременно вблизи реки. Рыбной ловлей и жили. Оттого и именовались чоргенами, в переводе с удгорского - рыбари, значит. Охоты не признавали. Но местные их хозяевами лесов почитали и разрешение, чтобы самим охотиться, у чоргенов выспрашивали. Лесные люди в обычные деревни захаживали редко. Да и деревенские дружбы с ними не искали. Уважали чоргенов, а больше того, боялись. За дикость, за необыкновенное умение с лесным зверьём ладить. Иногда только звали, когда хворь на домашний скот нападала. Чоргены любую тварь понимали, что дикую, что домашнюю, и бабы у них, все как одна, травницы.
Побасёнок про чоргенов Шалыч знал много. Но побасёнками и называл. "Лешак их знает, правда или сказки, - говорил, - люди брешут, я запомнил, а ты сама решай: побасёнки или нет". Рассказывал, что чоргенки к любому зверю в душу влезть могли, а то и человека заворожить. Бывало, понравится чоргенке парень обычный, - заморочит она его и в лес уведёт. Если вернётся потом хлопец домой, считай повезло. Но непременно злой придёт и молчун, словно больной. А то и вовсе не вернётся. А мужики-чоргены сами лютые, как звери. Колдуны. Некоторые медведем оборачивались. Это они охоту на зверьё не признавали, вроде как роднились с лесом. А сами, например, в облике матёрого медведя напасть на пришлого запросто могли. Обычный человек для них значил меньше дикого зверя, задрать и сожрать чужака - в порядке вещей, это случалось. Люди до сих пор глубоко в лес захаживать боятся, вся живность там, говорят, чоргенский дух помнит, простого человека не пожалует.
"Куда чоргены подевались? А шут их знает. Говорят, ещё до войны раскулачники до чоргенов добрались. А чего у них раскулачивать окромя рыбьей чешуи? Заартачились чоргены. Потом околхозить их хотели, но в итоге большинство, вроде, Сибирь заселять отправили".
Вера в деревне ночевать осталась, надеясь ещё и о матери хоть что-нибудь услышать. Сердобольная бабка нашлась. Сжалилась: и заросшее бурьяном пепелище от родительского дома показала, и у себя на ночь приютила. Но про Клему напрочь говорить отказалась. Сказала только: "Ехай ты, девонька, отсюдова. Вижу, ты человек добрый, кровью вашей семейной не испорчена. Вот и ехай, и в места наши больше не возвращайся. Нехорошие для тебя тут места - приманют, не заметишь. Ехай, пока кровь не взыграла. - А при каждом упоминании имени Клемы старушка набожно крестилась, - пусть покоится с миром... пусть с миром..."
Примерно с полдороги Веру подсадила "попутка" - кто-то из местных. К водителю не приглядывалась, думала о своём. Подвез и подвез, спасибо сказала.
В проходной воинской части оказалось нестерпимо жарко. Вера быстро разомлела, подпустила усталую отстранённость. Приготовилась долго ждать: пока доложат, пока оформят пропуск. Но неожиданно всё разрешилось быстро. Уже через полчаса она устраивалась в маленьком, но опрятном гостиничном номере.