— Нет, — хрипло пробормотала Белль.
Как всегда, без должного почтения. Она могла бы добавлять «капитан» или хотя бы «господин Джонс», или, может быть, назвать его Киллианом? Пусть ничто из произошедшего между ними не давало ей этого права, но всех ребят она звала по именам, и Киллиану почему-то захотелось услышать, как бы звучало из её уст и его. Было что-то странное в её манере: каждый, о ком она говорила, словно становился значительней, достойней, чем являлся. Даже обкоцанные «Робт» или «Билл» в её речи казались не короткими именами простолюдинов, а дворянскими титулами. Киллиан приподнял бровь, на миг задумавшись о том, насколько успела Белль сблизиться с его командой. Отсутствие слухов ещё ничего не означало — в конце концов, на корабле были укромные уголки. Воображение нарисовало ему Белль, пыхтящую под сморщенным Чекко или мокрым от пота кругленьким Сми.
— Отвратительно, — Киллиан сам не заметил, что произнёс это вслух. Впрочем, его плоть была не согласна с таким заключением. Он мог бы опрокинуть эту девчонку на спину прямо здесь или в капитанской каюте: если это с ней ещё не случилось, то случится рано или поздно. Почему не с ним?
Белль всё не поднимала глаз. Так и стояла неподвижно, склоняясь на один бок из-за тяжёлого мешка.
— Можешь не бояться, — подбодрил её Киллиан, — я вежлив с дамами, если они вежливы со мной.
— Я не боюсь, — слова сорвались с губ Белль раньше, чем она успела осознать, насколько они лживы.
Ей было страшно, безумно страшно, страх крутил её внутренности, высушивал изнутри: когда её хватали чёрные рыцари королевы Регины, когда Крюк душил её в мотавшейся на волнах шлюпке, она не испытывала такого ужаса. В трюме стояла удушающая духота, и Белль казалось, что воздуха может не хватить на следующий вдох; пиратский капитан всё ещё преграждал ей путь, мысли продолжали разбегаться. Чтобы устоять, выстоять, Белль нужно было ухватиться хотя бы за одну: почему каждый раз, когда она думает, что достигла дна, и худшее уже случилось — оказывается, что это ещё не всё? Белль не нужно поднимать глаз, чтобы разгадать то новое желание, что овладело капитаном. И желание ли? Прихоть. Но любые прихоти капитана на корабле становятся законом для всех. «Прихоть», — Белль молчала, лишь переступала с ноги на ногу, когда волны качали судно чуть сильней обычного. «Прихоть, — стучало в висках, — Прихоть-похоть».
Рука, увенчанная блестящим протезом, описала дугу перед её глазами, и Джонс отошёл на полшага, освобождая проход. Белль облегчённо вздохнула, но, видимо, рано. Или зря.
Джонс проследовал за ней на камбуз. Когда Белль сгружала тяжёлый мешок, Чекко, против обыкновения, не поспешил ей помочь или отдать распоряжения о содержимом. Бросил на Белль короткий удивлённый взгляд и тут же обратил всё своё внимание на однорукого капитана.
— Если вы насчёт ужина… — начал он подобострастно, но договорить не успел.
— С ужином сам решай, как знаешь, — небрежно прервал кока капитан. — Вот что, Чекко, не надоело тебе отсиживаться среди кастрюль? «Весёлый Роджер» меняет курс, и на палубе сейчас каждая пара рук на счету.
— Раньше как-то без меня обходились, — проворчал Чекко себе под нос, но, тем не менее, вытер ладони о тряпицу, служившую ему одновременно и прихваткой, и передником, и ступил на шаткую лестницу, ведущую к люку, соединявшему камбуз с «верхами». — Не жалуйтесь потом на стряпню.
Белль развязывала мешок, всё ещё продолжая делать вид, что нет ничего важнее ревизии трюма и поисков порченного провианта: если плесень лишь портила вкус, то от поражённых спорыньей зёрен можно было захворать всерьёз, а корабельный врач на судне отсутствовал. Как рассказывали, оказался слишком дерзким и прошёл по доске, а нового найти пираты так и не сподобились. Стараясь не встречаться взглядом ни с кем из мужчин, Белль отсыпала меру зерна — пригодится для похлёбки, гуще будет — и боком протиснулась в самый угол помещения.
— Вот у тебя какая помощница, — проговорил Джонс, и Белль услышала в его голосе тщательно спрятанную издёвку, — сегодня и без тебя управится.
Старые, перекосившиеся от царящих на камбузе жара и влажности, ступени жалобно заскрипели, грохнула створка люка, и с уходом Чекко растаяла надежда Белль на то, что всё ещё может обойтись. Её место заняло осознание: никто не поможет. Да и останься старый кок на кухне, что бы это изменило? Чекко с готовностью выполнит любое распоряжение капитана, даже если оно будет стоить Белль жизни или чести. Белль до боли стиснула кулаки, словно вцепляясь в жалкие ошмётки смысла, оставшиеся от этого слова: честь.
Киллиан втянул носом воздух, небрежно опустился на пробитую бочку, служившую коку стулом, и не без интереса оглядел помещение. В этой части «Весёлого Роджера» он бывал нечасто и мельком. Под потолком висели многочисленные мешочки, пучки сушёной травы, громоздились друг на друга лари и корзины с провизией, а серебряная, медная и оловянная посуда была вперемешку свалена прямо на полу. Киллиан готов был поклясться, что где-то среди оловянных плошек блестело и золотое блюдо. Впрочем, какой бы ни была сервировка, разнообразием или изысканностью рациона пираты похвастаться не могли. И пусть для самого Киллиана Чекко готовил отдельно и подавал кушанья в капитанскую каюту, на столе у него были те же бобы и рыба, что и в мисках у матросов. Киллиан расслабленно потянулся, разворачивая затёкшие плечи, подцепил крюком один из мешочков, ленивым жестом поднёс его к лицу, чуть скривил губы от резкого пряного запаха и наконец обратил своё внимание на Белль. Собственно, ради неё он здесь и задержался. Но Киллиану не хотелось быть слишком напористым, и он решил дать пленнице время на то, чтобы освоиться с его присутствием. Он не знал, чего ждал конкретно: того ли, что Белль начнёт флиртовать сама — в конце концов, Киллиан считал себя более чем привлекательным мужчиной, или что, не в силах преодолеть свойственное ей любопытство, задаст какой-нибудь вопрос. Но девушка лишь забилась в самый тёмный и душный закуток камбуза и сжала кулаки так, что пальцы побелели.
— Не знаешь, как подступиться к готовке? — заговорил Киллиан вкрадчиво, — Конечно, любовь моя, вряд ли тебя такому учили. Тебе бы на балах танцевать, а не стряпать для своры морских разбойников.
Белль не ответила, лишь разжала кулаки, всыпала пшеницу в ступку, попутно отделяя подрагивающими пальцами почерневшие и подпорченные зёрна, и вцепилась в пестик с такой силой, что его деревянная ручка, казалось, могла в любой момент раскрошиться в щепки.
— Взгляни на меня, — потребовал Киллиан, и пленница метнула в его сторону короткий сердитый взгляд. Пухлые губы были плотно сжаты, глаза прищурены, но выражение гнева и недовольства, как ни странно, делало это лицо даже более привлекательным.
— Возможно, я погорячился, — признал Киллиан с мягкой усмешкой. Он оперся о ларь и подался вперёд, чуть сокращая расстояние между ними. — Не стоило, — проговорил он негромко, — отдавать тебя в подручные моим грубиянам. Это, — Киллиан осторожно протянул руку, — не для тебя.
— Я была служанкой, — процедила девушка сквозь зубы, сжала пестик покрепче и обрушила его на дно ступки. — Привычная, ничего.
— Но рождена ты не для этого, — льстиво заметил Киллиан, придавая своему лицу сладкое выражение. Впрочем, совершенно напрасно: пленница сосредоточила всё своё внимание на пшенице и неритмично, но громко стучала пестиком о ступку, казалось, вовсе не собираясь прерывать своё занятие.
— Хочешь поужинать сегодня со мной? — совершил Киллиан ещё одну попытку.
— А моё желание что-то значит? — вопросом на вопрос ответила Белль, не прекращая стука. Она дёрнула круглым плечом в намёке на какой-то небрежный и даже презрительный жест, дунула себе на лоб, пытаясь откинуть налипшие пряди.
— Разумеется, любимая. — Желание самого Киллиана уже мешало ему сидеть и врезалось в тугой пояс, но он не лгал. Мучить или неволить пленницу не входило в его планы. Да, потом Белль придётся сыграть свою роль приманки для Крокодила, но делать невыносимой её жизнь на «Весёлом Роджере» капитан вовсе не собирался. «Ей и так сильно досталось», — подумал Киллиан с внезапным раскаянием. Вряд ли это чувство родилось у него в сердце: причины находились ниже и были гораздо прозаичнее. Но, как бы то ни было, сейчас Киллиан почти жалел Белль и не мог не любоваться ею: резкими движениями, мало вязавшимися с плавностью её форм, недовольным выражением на почти детском лице.