– Ну, и что? Начальнику управления положено интересоваться обстановкой в ведомственной поликлинике. Претензии, жалобы, р-р-разгоны? Никого не уволил?
– Как всегда, все недовольны. Особенно ветераны. Но благодарят и кланяются. Кого же увольнять, когда и так вакансий полно. Не хотят врачи в бесплатную медицину.
– Парадокс и казус – развел руками Эдуард. – На живого человека не угодишь.
– Неудовлетворенность – двигатель прогресса. И чем закончился генеральский визит? – Спросил отец, не реагируя на замечание сына. – Без болячки генералы в поликлинику не ходят.
– Не знаю. Я до высоких административных сфер не допущена. Да и не мое это. Мое дело больных лечить – у специалистов консультировать, рецепты выписывать да процедуры назначать. Но говорят, что нас будут переводить в другое помещение. Вроде, как и губернатор согласился строить для нас новое здание на Верхнеуральской.
– Это же совсем недалеко. И когда переезд?
– Вроде, через год.
– Красиво жить не запретишь. Но навредить можно! Охотники всегда найдутся, – с сожалением закончил Олег Александрович. – А что у тебя? – Посмотрел он на дочь.
Делиться своими неприятностями Лене не хотелось. Ей всегда казалось, что груз ответственности, забот, тем более неприятностей, распределенный между близкими, не только не облегчает участь носителя, но еще и усугубляет ее из-за ухудшения их самочувствия по твоей вине. Да и потом, что за проблема посвятить пару дней общению с сотрудниками полиции? Но не удержалась. Излила накопившуюся досаду и на генерала Снегирева, в детстве называвшего ее Еленикой-маленикой, и на Альвианыча. А, главным образом, на самую себя, за то, что, считаясь сильной натурой, способной противостоять превратностям судьбы, не может переломить застрявший в душе леденящий стержень, который мешает жить и радоваться жизни.
– Да, я в курсе, – Виталий Васильевич мне звонил…
– Тебе? Зачем? Как твой Альвианыч сказал бы: обложили демоны! И крест животворящий не поможет.
– Да не ерепенься ты. Кто кроме отца с матерью тебя поймут и поддержат? А повезет, так и направят. Сколько времени-то прошло!? Нельзя же всю жизнь жить с камнем за пазухой. И не злись. Тебе это, сама знаешь не к лицу.
Об этом отец мог бы и напоминать. Лена всегда, как могла, старалась контролировать свои эмоции. Но иногда они ускользали от ее недреманного ока, и тогда у нее повыше подбородка проступал заметно искажающий ее лицо уродливый шрам – следствие несвоевременно и потому неудачно проведенной операции.
«А, ведь, это неправильно и несправедливо, – размышляла она, помогая матери убирать со стола и перенося посуду на кухню. – Родителей, понятно, интересует, что нового у детей, чем они живут. А ей-то, ей интересно, что происходит в жизни ее самых близких и родных людей, что у них на работе, какие радости, какие горести? Эдька, не в счет, его жизнь перед нею, как на ладони. Да и мало в ней чего интересного – работа, деньги да девицы. Нет, – признавалась Лена сама себе, – у родителей все, вроде бы, складывается само собой, с помощью какой-то потусторонней силы. Вот сегодня брат спросил, как отец из строителя превратился в хирурга, а ее это даже никогда не интересовало: папа всегда был папой, мама – мамой».
Сначала они жили в Ташкенте, где окончили школу. Оба хотели в медицинский, как родители. На брата, мужчина же, продолжатель рода, ресурсы нашлись. Ей – не досталось. Уговорили поступать там же на журфк. И кто уговорил!? Папины закадычные друзья – певец эпохи Альвианыч, непререкаемый авторитет по жизни Константин Алексеевич, да еще «надежа и опора» Снегирев. На третьем курсе перевелась на родину. И тут друзья – не разлей вода снова оказались все вместе. Вскоре отца назначили главным хирургом военного округа, Снегирев из заместителя начальника УВД стал начальником управления, и Краснобаев так и остался главным редактором им же самим созданного журнала.
А что было до этого? Об этом никто из них никогда не говорил во время общих встреч и застолий. Было только известно, что когда-то они окончили одно военное училище. А что было у родителей до их с братом рождения? Как они нашли друг друга? И почему у отца и у них у всех фамилия не молдавская? Не Райко, не Чобану, не Мунтяну, в конце концов, а Мирские… Вот уж действительно, сапожник без сапог… «Журналистка, называется, – упрекала Лена сама себя, – в чужие жизни влезаешь, а судьбами своих близких по-настоящему поинтересоваться руки не доходят».
Недовольная собой, она решила сегодня же составить план беседы с отцом в следующую пятницу. Особое место – роль оппонента в трехсторонней беседе – она решила отвести своему бесхитростному братцу.
3
Ворота, конечно, оказались закрыты и на требовательные сигналы водителя никто их открывать, по-видимому, не собирался. Курившие неподалеку трое сотрудников полиции с одинаково ироничными улыбками и, вместе с тем, с большим интересом посматривали на высокую девушку в стильной белоснежной куртке и небольшой кокетливой шляпке, из-под которой на ее плечи волнами ложились темные до черноты волосы. Выходя из машины, она досадливо хлопнула дверцей своего далеко не нового Опеля и решительным шагом направилась ко входу в областное управление внутренних дел. Едва она ступила на бетонное крыльцо и протянула руку к двери, как створка распахнулась и, чуть не сбив посетительницу с ног, на крыльце возник крупный краснощекий молодой человек в форме майора юстиции.
– Здорово, Мирская! Я за тобой. Заводись, ворота сейчас откроют. Я не знал, что ты на машине, – выпалил он на одном дыхании, виновато улыбаясь и подавая ей руку.
В заполошенном смущенном полицейском Лена без труда узнала Германа Борщова. Точнее Германа Константиновича, ставшего недавно начальником отдела по взаимодействию с прессой УВД. Они познакомились давным-давно, еще в детстве. Но взрослыми впервые встретились несколько лет назад на семинаре, который проводился научным медицинским сообществом для местных журналистов. Потом несколько раз виделись на заседании областной Думы, в Союзе журналистов. Но тесного знакомства так и не свели. Слишком уж разными были сферы интересов и круги общения. И вот пересеклись-таки.
– Отсюда не угонят, – ободрил ее Борщов по дороге к отделу после того, как Лена припарковалась во дворе и тщательно проверила, заперта ли машина. – Я буду работать с тобою, – радостно, как показалось ей, продолжал майор. – Ты не возражаешь?
– Возражаю, – почти резко ответила Лена. – Я девочка взрослая, привыкла работать самостоятельно и в опеке не нуждаюсь.
– Я так и думал. Меня предупреждали.
– Что взрослая?
– Нет, что заносчивая.
– Ты, Борщов, не обижайся, – примирительно сказала Лена, почувствовав, что ее категоричный ответ прозвучал грубовато. – Ну, в самом деле, что тут сложного? В ваши служебные дела и проблемы я соваться не собираюсь. А люди… Они и в полиции люди – глупые и умные, добрые и злые…
– Подлые и благородные, – подхватил Герман, – надежные и безнадежные. Так?
– Ну, да. А еще балаболы вроде нас с тобой, – Лена весело рассмеялась.
Они были уже в здании, поднимались на второй этаж, когда Герман тронул Лену за рукав.
– Ты не беспокойся, я тебе постараюсь не мешать, но без сопровождения не оставлю. Но и ты меня не игнорируй. Я, ведь, с тобой не по собственному желанию.
– Понимаю. Токмо волею пославшего тебя генерала?
– Естественно. Все-то ты сечешь на раз. Кстати, начальницу, к которой мы идем, зовут Эльвира Степановна, а ее заместительницу Светлана Кирилловна.
– Знаю, Лепнина подполковник юстиции, начальник отдела, заслуженный работник, ветеран, гордость следственного управления и всего УВД. Любимица личного состава и так далее и тому подобное. Я же не первый день в журналистике, подготовилась. А замша?
– Полужайко, майор. Да ты их и так и не спутаешь: черная и рыжая, «Волна и камень, стихи и проза, лед и пламень…». А теперь уж стали неразлучны.