Тогда её ткнули в шею ребром ладони. И вечерний свет померк в глазах Маринки.
Очнулась она со связанными впереди руками. Привычный холод дышал ей в лицо, а ночь с царственным размахом рассыпала над головой искристые звёзды.
В уши, несмотря на темень и явно поздний час, назойливо лезли детский и женский плач, выкрики мужчин, звуки ссоры, конское всхрапывание и отдалённый вой, пронзительный и горестный. Ноздри раздражал запах вонючего варева, глаза слезились от дыма.
Звякнуло отброшенное ногой ведро, к телеге подошли двое.
- Саша правду сказала? Не верится, что эта доходяга может что-то уметь. И даже не рыжая. Может, для другого сгодится? - сказал хрипловатый бас, перемежая русские и чужие слова.
Безжалостные пальцы ущипнули за грудь, проверили толщину Маринкиных бедёр. Раздался разочарованный свист, а потом слова:
- Пусть Одноглазая посмотрит. Если что, можно изуродовать и отправить просить милостыню. Ох и спрошу я тогда с Саши! На такое подбить - и остаться без ничего!..
Через некоторое время Марина ощутила приближение белого огня, который в приюте распылил в прах обычный мир, а из его остатков выплавил новый. После мучительного гула и головокружения почудилось, что телега - это лодка, которую раскачивают волны. Марина открыла глаза: по сторонам стояли Даша и Татьяна. Уткина в руке держала белый маковый цветок, а Саенко - алый. Бутоны были громадными.
Маринка поняла, что должна выбрать какой-то из цветков. Даша, которая закормила призрачным хлебом Татьяну до смерти, показалась зловещей и недружелюбной. А хамоватая Саенко со своим алым цветком, наоборот, тёплой и близкой. Марина протянула руку к нему.
Но Уткина открыла в беззвучном крике рот и ткнула Марине в лицо ослепительно белый мак. Его чёрная сердцевина разрослась и заслонила мир. Марина потеряла сознание.
Небытие прервалось, когда костлявые пальцы с длинными ногтями больно впились в Маринкин подбородок. Она снова смогла видеть.
Призрачный лунный свет заслонили чьи-то космы, а жуткие глаза, один с красноватым зрачком, другой - с мерцавшим бельмом, так и впились, прожигая, ей в лицо.
- Ну, рассказывай, что увидела, - приказала уродливая старуха, которая, видимо, незаметно подкралась к телеге. - Да только не ври, от этого твоя судьба зависит.
Маринка ответила ей ненавидящим взглядом. Скопище воров, обманщиков, детокрадов, за копейку готовое прирезать любого! Она никогда не подчинится им. Перед глазами заколыхался дар Уткиной - слепяще белый цветок. Он такой же, как огонь - холодный и разрушающий. Отведай-ка его, карга!
Старуха, наверное, поняла несказанное лучше, чем слова. Цыгане по ошибке украли и привезли в табор свои несчастья.
Она испустила змеиное шипение, воздела рукава над телегой. Тёмные небеса заскрежетали, треснули.
В змеившиеся разломы хлынул адский свет.
Земля подпрыгнула.
С пальцев старухи сорвались иголки и вонзились в Марину. Каждая жгла, словно пламя. Марина почувствовала, что глаза заплыли страшными отёками, но всё же успела увидеть кожу своей руки, которая сползала лоскутами. Из-под неё блестели от сукровицы мышцы. А потом пришла бесконечная мука.
Марина знала, что подчиняться нельзя. Но сдалась. За это ей было позволено очнуться.
Вот если бы знала, чем обернётся освобождение от страданий, лучше бы умерла.
Она сидела в луже собственных нечистот. Ветхое рубище не скрывало обезображенных язвами рук и ног.
Своё лицо Марина увидела, когда её собрались помыть, то есть облить водой, и поставили рядом ведро. В колыхавшейся глади отразилась чудовищная рожа со струпьями вместо век, ноздрей и губ. Глаза были покрыты красными прожилками и беспрерывно слезились. Марина бы закричала, но язык отнялся, из саднившей глотки не вырывалось ни звука.
Её никто не обижал, как других калек, не забрасывал мусором, не плевал в её плошку с водой. Наоборот, отгоняли от еды пса, который повадился воровать у убогих пищу. Её не таскали куда-то по жаре, не били. Просто не замечали. Как выяснилось, до поры до времени.
Однажды в табор прикатила коляска, запряжённая парой гнедых. Из неё вышла Александра, секретарь Надежды Юрьевны.
Сердце Маринки больно стукнуло в грудь: нужно кричать, обратить на себя внимание, чтобы женщина вызволила из плена. Но ведь Марина пока (или навсегда?) немая... Может, стучать миской о поилку? Или бросать мелкие камешки?
Однако порыв быстро угас. А что мешало секретарше спасти Маринку, когда её похищали? Может статься, высокая темноволосая красавица сама передала несчастную в руки цыган-детокрадов.
- Саша, поклон тебе, дочка, - сказал гекко, старшина табора, с серебряными головой и бородой, но чёрными бровями и смоляными усами.
Глава амала по-родственному обнял секретаршу.
Саша? Та, о которой говорили в первую ночь похищения? Кто ж она такая?
Ответ на вопрос быстро прояснился: гекко вытащил из-за пазухи ассигнации и передал Саше. Глаза красавицы хищно сверкнули, когда она прятала деньги в ридикюль, а потом спросила:
- А как ведёт себя последняя? Что говорит о ней Одноглазая? Судя по тому, что я видела в приюте, девчонка - сильнейшая ведунья. Обучить - и цены ей не будет.
- Одноглазую закопали. Она попыталась девку обуздать, но не сдюжила. Когда решила убить, то сама упала замертво. А девка... пойдём, покажу, - ответил гекко, и по его голосу было ясно, что он напуган.
И гекко с Сашей направились к остову кибитки, возле которого сидела Марина, стараясь прикрыться рогожкой и лишь скользя по ней изуродованными пальцами. Из обложенного язвами отверстия, которое раньше было ртом, впервые за время плена послышалось тихое гнусавое мычание.