Я подумала о Злате. Она была ненамного старше меня. А что если попытаться наладить отношения с ней? Я мысленно отбросила написанное когда-то и попробовала проанализировать то, что видела здесь своими глазами. Встав из-за стола, я прошлась по комнате, вытирая слезы, зачерпнула воды из деревянной бочки, сделала большой глоток, умылась. Все. Я готова. Итак. Что я знаю о Злате? Первое что я поняла – очень сложно составлять свое мнение о человеке, которого уже якобы знаешь. Обрывки придуманных событий так и крутились в сознании, мешая анализировать. Но здесь я не могла полагаться на выдуманные сведения. Вдруг они далеки от истины? Я вздохнула. Злата была умной. Но не просто умной, она была мудрой, раз уж сумела укротить и привязать к себе такого человека, как Радимир. А еще у нее хватило мудрости не делиться с мужем своим мнением относительно Всемилы. Почему-то казалось: Радим бы не стерпел критику в адрес сестры. Значит, Злата была хозяйкой положения гораздо больше, чем могла предположить Всемила. Та вертела Радимом на эмоциональном уровне, а Злата делала это с умом. К тому же я видела, что она искренне любит мужа. Как-то даже слишком честно… слишком… по-настоящему. Я снова поймала себя на мысли, что в этой сумасшедшей реальности все какое-то слишком настоящее. Итак, если допустить, что Злата – здравомыслящий человек, к тому же не ослепленный любовью к Всемиле, может быть, рассказать ей правду? Просто взять и рассказать. И…
И загреметь в психушку в привычном мире, а здесь… Интересно, как с сумасшедшими поступают здесь? Я поймала себя на мысли, что шагаю от одной стены до другой, и испугалась, что могу разбудить этим Добронегу. Подхватив со стола кованый фонарь, я перебралась в покои Всемилы и снова принялась расхаживать по комнате. Нет, Злата отпадала. Все-таки она женщина, и даже если случится чудо, и она поверит, где гарантия, что не расскажет Радиму? Более того, наверняка расскажет, потому что попросту побоится взять ответственность на себя. Да и чем она мне поможет? Больше расскажет про Свирь? Про Всемилу? Нет. Это не то. Это – мир мужчин. Женщина здесь не справится. К тому же я чувствовала, что разгадка находится в другой стороне. Радим отпадал. Он не просто не поверит, он… Впрочем, я вдруг подумала, что боюсь как раз того, что он поверит. Я когда-то решила, что он просто верит, что я Всемила, а против веры я бессильна. А если эту веру разрушить, я не просто лишусь защиты. Даже предположить страшно, как отреагирует горячий нравом Радим на не случайный обман – на предательство и осознанную ложь. Улеб? Нет, нет и нет. Он не поверит ни единому слову. Это ясно как день. Добронега? Я вспомнила, какой подавленной она сегодня выглядела, возвращаясь из дома сына, и почувствовала беспокойство. Нет. Я не смогу взвалить на нее эту ношу. Даже если она поверит, даже если согласится помогать. Разве она заслужила подобное: узнать, что та, кого она считала дочерью, мертва, а я – неведомая приблуда, занявшая чужое место, обманувшая ее сына? Впрочем, кого я обманывала? Я могла сколько угодно прикрываться беспокойством о Добронеге, страхом перед Радимом, недоверием к Злате, а истина была проста до банального. Я знала, что ни один из них мне не поверит. Никогда. Да я бы и сама на их месте не поверила.
Я устало опустилась на кровать и бездумно оглядела комнату в неясном свете фонаря. Мне оставалось просто плыть по течению и ждать, чем все это закончится. Я и рада бы была бороться с потоком, но я ведь даже не знаю, в какую сторону плыть. Я вздохнула, вновь вспоминая визит в дом Радима, особенно бусы, которыми хвасталась Злата. Запретив себе думать о том, кто их сделал, я вновь и вновь представляла резные бусины. Это успокаивало и одновременно беспокоило. Я встрепенулась и еще раз обвела взглядом комнату. Меня осенила догадка. Я вскочила и, подхватив фонарь, бросилась в общие комнаты, открывая дверь за дверью и стараясь не шуметь. Я высоко поднимала фонарь, разглядывая стены, шкафы, ставни. Вернувшись в покои Всемилы, я потрясенно присела на сундук. В этом доме не было ни одной резной поверхности. Ни одной. Альгидрас, украсивший все, что попалось под руки, в доме Радимира, не прикоснулся ни к одной вещи в доме Добронеги. Может быть, Добронега не позволила? Я тут же вспомнила, как она обнимала Альгидраса и фразу: «у Олега золотые руки», сказанную с гордостью. Неужели, из-за Всемилы?
Я вздохнула и решительно начала готовиться ко сну. Мучить себя бесплотными догадками можно было до утра, а правду все равно не узнаешь. Я ворочалась в постели, но сон не шел. Вместо него в голову лезла всякая ерунда. Меня снова стали охватывать опасения. Насколько реально то, что я писала? Насколько точно моя писанина отобразилась в этом мире? Вдруг Всемила не погибла? Вдруг она не сегодня-завтра вернется? Может, и не было никаких кваров в тот раз, и она просто уехала с мужчиной, упорхнув из-под крыла властного брата? А вдруг передумает да вернется? А еще, если совпадение детальны, то выходит, что кваров и впрямь не было. Ведь похитил-то Всемилу кто-то из своих. Я попыталась подумать, к чему собиралась свести сюжетный ход, но так ничего и не придумала. Будь я писателем, мой рассказ имел бы четкий план, а так… Я надеялась на то, что в нужный момент сюжет сам вырулит куда-нибудь. Я даже конец истории не придумала, если уж на то пошло. И уж точно свое появление в ней я никак не планировала. Ведь мысли из серии: «как, должно быть, интересно в том мире», нельзя назвать осознанным желанием погрузиться в историю по-настоящему! Да и на деле это оказалось то еще удовольствие. Я вздохнула. И зачем я придумала этих дурацких кваров? Какие мотивы у них могли быть для похищения и убийства сестры воеводы? Это же бред чистой воды! Ладно бы выкуп потребовали, а то просто так… Я себя одернула. Похитили не квары. Я просто начинаю думать так, как твердит Радим. Это он назначил злодеев, и обсуждению его версия не подлежала. Но его можно было понять: квары являлись единственными врагами княжества. Я задумалась: вдруг то, что Всемилу похитили свои – важно? А если так, то нужно рассказать правду. Но как тогда выкрутиться? Как правдоподобно объяснить свое появление здесь? Провалы в памяти, конечно, объясняли многое, но я не была уверена, существует ли на самом деле такая разновидность амнезии, при которой из памяти начисто выпадает определенный отрезок жизни. Я не была сильна в психологии, а играть так нагло, на грани фола, мне было страшно, потому что это неминуемо привлекло бы лишнее внимание. Казалось, что моя чужеродность и так бросается в глаза. В правду, конечно, мало кто поверит, но провести остаток жизни запертой где-нибудь от греха подальше мне совершенно не хотелось.
Я запуталась окончательно. В каждой уважающей себя книге есть какой-нибудь старец, который все всегда знает и берет шефство над главным героем. И где он? Я подумала было об Улебе, но его шефство заключалось в словах: «все хорошо будет» и «не дури, девонька». Мысли сами собой переметнулись на Альгидраса, но я упрямо отбросила эту версию прочь. И так нервы никуда не годятся, а с этим мальчишкой, как по краю обрыва – одно напряжение.
Так я и промучилась всю ночь. Не удивительно, что утром я чувствовала себя совершенно разбитой. Еле выбравшись из постели, я направилась в баню, чтобы принять что-то вроде утреннего душа. Вода в бочке была прохладной, но с недавних пор меня это не смущало. Так странно. Я поймала себя на мысли, что привыкла быть здесь. Привыкла просыпаться среди запахов дерева и сушеных трав. Привыкла к тому, что утром приходится умываться холодной водой, привыкла к одежде, которая сперва казалась неудобной и за все цепляющейся. И мне было здесь… неплохо. Гораздо лучше, чем я могла бы ожидать. Особенно так казалось в моменты спокойствия, когда рядом никого не было и я не испытывала постоянного напряжения.
Я насухо вытерлась и оделась. Утро встретило меня легким ветерком и щебетанием птиц. Добронега уже хлопотала у печи и я, натаскав воды всем, кто в ней нуждался, присела за стол, глядя на то, как ловко мать Радима управляется с ухватами. Только я подумала о том, насколько активна Добронега для своего возраста, как чепела выпала из ее рук, сбив крышку с котла. Крышка покатилась по полу. В полной тишине она прогрохотала по комнате, заставив дымчатого котенка умчаться за порог, а потом ударилась о ножку стола и упала. Я подняла крышку и впервые за утро взглянула в лицо Добронеги. Оно словно осунулось и постарело.