– Что случилось? – выпалила я, стискивая крышку и мгновенно вспоминая вчерашнее подавленное состояние Добронеги.
Добронега протянула руку и попыталась забрать крышку. Я не отдала. Тогда она пододвинула стул и в молчании опустилась на него. Я положила крышку на загнетку и присела рядом. Добронега внезапно подняла на меня взгляд и коснулась моей щеки. Ее пальцы были холодными и мокрыми. Видимо, вода выплеснулась из чугуна.
– Князь едет, – проговорила она.
– Да, я знаю. Злата вчера что-то такое говорила. Когда? – я решила проявить вежливость, хотя лично мне было наплевать на приезд отца Златы.
– Он не сказал. Но, верно, скоро, – негромко откликнулась Добронега, отводя взгляд. – Что ты помнишь о нем?
– О князе Любиме? – быстро спросила я.
Добронега кивнула, оборачиваясь ко мне и словно что-то ища в моем лице. Я напряглась, чувствуя в вопросе подвох.
– Он… Он князь этих земель. И Радим у него на службе. И он подарил Свирь отцу, – я чуть не добавила «Радима», но вспомнила, что Всеслав был и Всемилиным отцом.
– Не он подарил – его отец, – откликнулась Добронега. – Да не о том я, дочка. Князь отдал Златку за Радима, чтобы власть здесь укрепить, верность его подтвердить. Хотя куда уж верней Радимушки? – Добронега на миг замолчала.
Я нетерпеливо кивнула.
– У него шестеро детей, да все в укрепление союзов розданы.
– Это разумно, – ответила я, чтобы что-то сказать.
Добронега странно посмотрела на меня и вдруг проговорила:
– Помнишь-то, что сама просватана?
И я вспомнила. Желудок нехорошо сжался. Как у меня из головы могло вылететь, что Всемила просватана за младшего княжеского сына?! Ведь Злата же упоминала! До этого момента я как-то не соотносила себя и Всемилу настолько, а тут вдруг поняла, что если ничего не изменится, то мне… придется вот так вот выйти замуж неизвестно за кого? Я помнила, что Всемиле не понравился суженый, и она наделялась уговорить брата отменить свадьбу и сжала виски руками.
– Он едет с сыном?
– Никто не знает. Вчера вести пришли, что скоро ждать. А когда? С кем? Неведомо.
Я медленно подошла к котлу, накрыла его крышкой, двигаясь точно во сне. Что делать? Я вдруг поняла, что все эти дни жила припеваючи. После того, как стало понятно, что это все – реальность и что каждое утро я просыпаюсь здесь и пока не появилось ни одного повода думать, что это вскоре изменится, я успокоилась. Видимо, сработала защитная реакция. После пары истерик я стала принимать этот мир и эту жизнь такой, какая она есть. Я не скажу, что меня не удивляло происходящее. Просто я переключилась на другие вещи. На Радимира и на новые для меня братские чувства, на Добронегу, которая вела себя со мной, как мать, на Альгидраса, который почему-то не шел из головы… Возможно, в глубине души я до сих пор считала, что все это понарошку. Не знаю. Знаю только, что в миг, когда Добронега озвучила факт сватовства Всемилы, я по-настоящему испугалась. Испугалась до дрожи в коленях. И сразу на меня нахлынули миллион «а если». А если я так и останусь здесь навсегда? А если мне вправду придется выйти замуж за неизвестно кого? А если…
Сама мысль была настолько абсурдной, что поразила меня больше, чем вся ситуация с моим появлением здесь.
– Но почему? У Радима и Златы уже есть… союз. Зачем я?
Добронега вздохнула так, словно разговор причинял ей боль.
– Союз-то союз. Только те союзы ради детей заключаются. А Златку с Радимушкой Мать-рожаница до сих пор своей милостью обходит.
Мне стало нехорошо, а Добронега продолжила:
– Да через тебя, дочка, верность Радимова еще крепче будет. Тут он уж никакого указа княжеского не ослушается.
Добронега снова вздохнула, теребя край фартука.
– Он мне не нравится, – чужим голосом проговорила я, повторяя мысли Всемилы.
Добронега в ответ меня просто по-матерински обняла. Я прижалась к ней изо всех сил и вдруг отчетливо поняла, что надежды Всемилы на отмену свадьбы были нелепыми и детскими. Просто потому, что сама она была взбалмошной и ветреной, считая, что жизнь похожа на сказку. А то, что Радим с детства во всем потакал, привело к тому, что трудности не воспринимались ей всерьез, всегда разрешаясь чудесным образом. Я тоже пока многого не понимала, но даже мне было ясно, что здесь в конечном итоге все решает тот, у кого больше власти, а все остальные просто повинуются. Например, в Свири прослеживалась четкая иерархия. Приказы Радима не обсуждались, хотя несогласные с ними и были. Спорил с воеводой и вовсе один Альгидрас. Даже Улеб мог лишь что-то по-отечески посоветовать, но далеко не всегда Радимир его слушал. С Альгидрасом же, как я поняла, спорил до хрипоты, но нередко соглашался.
Значит, князь фактически хочет получить в заложницы сестру Радимира, чтобы навсегда приручить воеводу Свири. Радим как-то дал понять, что его верность не абсолютна? Или же Свирь настолько ценна, что князь перестраховывается, а для этого и младшего сына не жалко? Я зажмурилась. И что мне делать в этой ситуации? Как вести себя?
– Ничего, дочка, – негромко проговорила Добронега. – Все образуется.
Я кивнула. В тот момент мы обе понимали, что она просто успокаивает себя и меня. Ничего не образуется.
В тот день князь так и не приехал, а я настолько измотала себя бесплотным ожиданием, что к вечеру мне уже было все равно. Настолько все равно, что я все же решилась подойти к Серому. После того, как он поранил Альгидраса, я четко решила с ним подружиться, но мои первые шаги навстречу в виде большой кости, миски с молоком и куска хлеба остались непонятыми. Шерсть на загривке Серого вставала дыбом, а верхняя губа приподнималась, обнажая крепкие зубы. Он не рычал – просто скалился, но от этого оскала хотелось убежать в дом и подпереть дверь изнутри. Мне никогда не удавалось ладить с собаками. В детстве у меня были кошка и ежик. Кошка спала в моей кровати, и по утрам я просыпалась оттого, что теплое мохнатое тельце вывинчивалось из-под одеяла и стремглав летело в сторону кухни, где мама готовила завтрак. Беспородное создание звали Маруська, и она всегда была рада поиграть и поласкаться. Царапалась разве что в шутку да и то только когда была пушистым полосатым комочком. С возрастом к ней пришло понимание того, что внушительные когти во время игры выпускать не стоит. Ежика принес отец, подобрав на обочине с поврежденной лапкой. Лапку вылечили, он прожил у нас зиму, а весной был благополучно выпущен в лес. Большую часть времени он пыхтел в своей коробке и изредка устраивал баталии с Маруськой. К общению с нами не стремился, хлопот, кроме шума, не доставлял. На этом мой опыт общения с животными заканчивался. Я никогда не могла понять, как Ольга умудрялась подружиться с каждым мохнатым созданием, встреченным на пути.
Не знаю, как долго бы еще я обходила собачью будку стороной, но в тот вечер я слишком накрутила себя и слишком устала. И вот в таком подавленно-хандрящем настроении я отправилась на очередной сеанс налаживания отношений с Серым. Серый меланхолично помахивал хвостом, устроившись в большой яме, вырытой, судя по его виду, собственноручно. Я задумалась: уместно ли к собаке применить слово «собственноручно» или правильнее будет «собственнолапно»? Пока мой мозг был занят филологическими изысканиями, голова Серого приподнялась, и розовый язык быстро облизал покрытый землей нос.
– Привет, – сказала я. – Давай наконец с тобой подружимся.
Серый навострил уши, но впервые не оскалился. Я присела на бревно чуть поодаль и разгладила длинную юбку.
– Понимаешь: я не виновата в том, что попала сюда. Я понятия не имею, как это случилось. И ты даже представить себе не можешь, как же мне хочется вернуться, – я почувствовала, как горло перехватило, и подняла лицо к небу, цепляясь взглядом за розовеющие облака. – Мне страшно здесь, Серый… Вот вчера еще не было так страшно, а сегодня… Меня ждет неизвестно что. Понимаешь? И я хочу домой. Здесь мне все чужое. И я никому… вообще никому не нужна. То есть нужна, но не я. А дома я нужна. Наверное. У меня там родители, друзья, интересная работа… Там дом!