Нет.
Слова бы нашлись. Как-нибудь. Через силу, но нашлись. Тогда он не нашёл в себе смелости. Он пообещал себе, что скажет, потом, когда они начнут приготовление. Но Рия слишком быстро нашла все ингредиенты, так что Невра не успел придумать, как ей всё рассказать. И пообещал себе, что расскажет сразу после праздника-сюрприза. Но Рия была так счастлива, что он снова не смог. И пообещал себе, что расскажет сразу после того, как приготовление будет закончено.
А потом Рия ворвалась в лабораторию злая и испуганная, с дрожащими руками и с криком:
— Это жестоко!
И Нерва не смог ей ничего ответить, не смог сделать вид, что не понимает, потому что это действительно было жестоко. Ведь она догадывалась. Ещё в процессе приготовления, она смотрела на него настороженно, с сомнением хмурила брови, но ничего не сказала. Потому что она доверяла ему. А он предал её доверие.
Поэтому он слушал, как она кричит на него, кляня и его, и всю гвардию последними словами, нет, не за то, что они хотят «стереть её» (так она это назвала), а за то, что они не сказали ей сразу, не попросили её, не объяснили…
— Хорошо. Тогда я прошу тебя сейчас. Пожалуйста, выпей зелье.
Это было нечестно. Нечестно пытаться говорить с ней спокойно сейчас, когда у неё тряслись руки и срывался голос, когда она вся была как натянутая струна, готовая вот-вот порваться.
— Нет. Подожди, — она нервно сцепила пальцы, чтобы унять дрожь, — мне нужно время, нужно подумать… Я…
А потом он насильно влил зелье ей в рот, причём сделал это худшим из возможных способов. Если до этого была ещё хоть какая-то надежда на примирение, то поцеловав её он уничтожил это. Всё потому, что это Рия. Рия, которая рефлекторно отдёргивается даже от случайного касания недостаточно близких людей, которая не так давно стала подпускать его к себе ближе, чем на метр.
Невра прекрасно понимает, что испортил всё, что только можно было испортить. А вот как это исправить — нет. Более того, он не понимает, можно ли это вообще исправить.
***
Рия знает, что ничего уже не исправить, знает, что всё кончено. Её стёрли. Её уничтожили. Её больше нет. И никогда не было.
Она бежит по коридору, не понимая куда. Натыкаясь на Мико, она кричит ей что-то, что-то очень обидное, едкое, ядовитое, но сама не понимает, что. Всё это как во сне. Страшном-страшном сне. Только вот Рия знает, что не проснётся.
Хочется добежать до комнаты, спрятаться, почувствовать себя в безопасности. Но стены давят, а пол шатается под ногами. Рия чувствует, что потолок вот-вот рухнет ей на голову, и она бежит так быстро, словно от этого зависит её жизнь.
Мир распадается на отдельные цветные пятна, на звуки, тени и свет. И Рия никак не может связать это воедино, или не хочет. Единственное, чего ей сейчас хочется — оказаться от всего этого, как можно дальше. Поэтому она продолжает бег.
Когда она останавливается, вокруг неё не остаётся почти ничего, лишь море шумит тихо-тихо прямо у её ног. Рия не знает, как добралась до пляжа, как не знает и почему направилась именно сюда, но не может придумать никакого иного места, где бы ей ещё хотелось быть. Она в целом не очень уверена в том, что ей просто хочется «быть».
Рия бредёт по пляжу так долго, как того хотят её ноги, сама она пока не в состоянии чего-то хотеть. Пляж вокруг становится совсем диким и незнакомым, но это не пугает. Наверно, выскочи сейчас перед ней сумрачный пёс, она бы и его не испугалась. И это скорее плохо, чем хорошо.
Море шумит у её ног, холодное, равнодушное, бесконечное. И его близость впервые в жизни успокаивает. Рие хочется плакать, но ей не плачется, поэтому она сидит и смотрит пустыми глазами на то, как солнце медленно тонет в морском мраке.
Когда она просыпается уже наступает утро, промозглое, серое и мрачное, совсем-совсем осеннее. Рия слышит голоса где-то вдали, кажется, это её ищут, но ей всё ещё не хочется никого видеть, поэтому она не отзывается.
Но вскоре её всё же находят. Её фамильяр приходит тихо, появляясь будто из ниоткуда, ложится рядом на песок, подлезает под руку и тычется мокрым носом в лицо. Рия не знает, почему получается именно так, но уже через пару минут она утыкается лицом в пушистый тёплый мех и плачет, задыхаясь от рыданий.
***
Рия возвращается через сутки и четыре часа после исчезновения, Невра знает это точно, потому что это то время, за которое он почти успел сойти с ума. Рия возвращается, но возвращается уже не та Рия, которую он знал.
Она входит в зал с кристаллом уверенным и твёрдым шагом, каким-то чудом выгадав момент, когда и Мико, и всё главы гвардий здесь. Она смотрит на них без ненависти или страха, даже, кажется, без осуждения, хотя по её лицу и глазам сложно сказать, что она чувствует. И чувствует ли вообще хоть что-то.
— Прошу простить меня за недостойное поведение. Я была обескуражена, поэтому сорвалась. Впредь, прошу, посвящать меня в подробности заданий, дабы избежать подобных происшествий, — она говорит это без какого-либо выражения и уходит, не дождавшись ответа, словно он вообще её не интересует.
В зале повисает такая глубокая тишина, что Невра начинает в ней задыхаться. Он думает о том, что лучше бы Рия кричала, злилась, проклинала их всех, лучше бы ударила его ещё раз, или столько, сколько ей захочется. Лучше бы она вела себя, как угодно, но не так.
***
А потом Рия начинает претворяться живой. Она берётся за все задания без разбору, она делает всё, что от неё требуется, она правильно пишет отчёты, она ходит на уроки истории, она даже пытается улыбаться, она помогает всем, кто просит у неё помощи, но отказывается принимать помощь сама.
— Сложно, наверное, быть местным психологом, да ещё и бесплатно, — говорит она, когда Лейфтан подходит «просто поговорить».
Рие хочется вложить в голос немного иронии, но выходит всё так же безэмоционально и ровно, и она сама не знает почему.
— Мне не нужна помощь ни от тебя, ни от кого-либо другого, — продолжает она, смотря на Лейфтана, но чувствуя спиной замерший взгляд Невры, — и это не потому, что я вас всех ненавижу. Просто мне нужно время, чтобы помочь себе самой.
Слова звучат грубо, и Рия это понимает настолько хорошо, что ей становится стыдно. Она даже хочет извиниться, но не успевает.
— Знаешь, есть такая порода фамильяров, — вдруг говорит Лейфтан, — они обычно живут стаями, но если их ранят, то они уходят, чтобы не быть другим обузой, и возвращаются лишь тогда, когда их раны заживают настолько, чтобы больше не мешать охотиться. Если вообще возвращаются, конечно.
— Намекаешь на то, что я могу не вернуться? — у Рии получается усмехнуться, но скорее горько, чем иронично.
— Намекаю на то, что мы — не те фамильяры, а твои раны — не обуза для других, — говорит Лейфтан и уходит, а Рия так и остаётся стоять в немой задумчивости.
***
Невра смирился с ролью главного злодея, смирился с тем, что ему больше никогда нельзя даже приближаться к Рие, ведь он это заслужил. Конечно, он хотел бы быть не при чём. Он хотел бы подставить Рие плечо, побыть жилеткой, в которую она смогла бы поплакать. Он хотел бы быть утешителем, героем в белом плаще и рыцарем в сияющих доспехах.
Более того, он даже готов был отдать эту роль Лейфтану (у того даже белый плащ имеется, что уж там), только бы Рие это помогло. Но тогда почему он в глубине души почувствовал мелочную, затаённую радость, когда Рия отказалась от помощи Лейфтана? Неужели Невра до сих пор смеет надеяться, что у него есть какие-то шансы?
— Ты идиот, — доверительно сообщает ему Эзарель так, будто это какая-то общеизвестная истина, в которую Невра до этого был не посвящён.
И Невра послушно кивает.
— Нет, слова «идиот» тут недостаточно, подожди, я придумаю другое, способное отразить всю глубину тупости твоего поступка, — Эзарель ненадолго замолкает в картинной задумчивости.
— Да оставь ты его, видишь, ему и так плохо, — говорит Валькион, и в его голосе явно слышно сочувствие, но это тоже почему-то не утешает.