– Мне нужна пара дощечек в два локтя длиной для лубка, – спокойно произнес лекарь. – Несколько локтей толстого холста. Локтей тридцать кожаной ленты, широкой и тонкой. Три дня светлейшему придется провести в постели. Потом, если пожелает, можно ездить в паланкине, но о лошади на пару месяцев придется забыть. Старые кости плохо срастаются. Следует пить как можно больше молока, есть сыр и творог. Зелье для сердца и от боли я приготовлю. Ничего страшного уже не случится, а в ближайшем городе наверняка найдется целитель…
Даже голос у него был неправильный, с мягким чужим выговором, ленивый, вроде бы и вежливый, но без всяких следов почтительности. И снова Хазрет почувствовал, что разрывается между нуждой и желанием. Чутье требовало гнать подозрительного чужака подальше, отсыпав ему серебра за хорошую работу, а рассудок твердил, что найти умелого лекаря в степи – задача не из легких. Этот же дело знает, хоть и нагл без меры. Так что пусть уж…
– Делай, что нужно, – наконец с явным трудом промолвил джандар. – Зелья, снадобья… Деревяшки и ленту принесут. А ты с нами поедешь. Вещи с постоялого двора велю забрать.
На мгновение ему показалось, что странный лекарь хотел что-то возразить, но, видимо, одумался и коротко поклонился, сразу же вновь повернувшись к кровати больного. Выходя, Хазрет был слишком обеспокоен новыми заботами и не успел увидеть, как по губам чужестранца скользнула странно довольная улыбка.
***
Все было хорошо. Чересчур хорошо. И, значит, вскоре должно было стать плохо. Этой примете Хазрет ир-Нами верил свято, и за все годы службы она ни разу его не подвела… На окраинах шахства спокойно не бывает никогда, если только это не затишье перед бурей. Что-то тревожило джандара, как предчувствие зубной боли, что вот-вот обрушится после глотка ледяной воды или шербета. Ир-Нами нахмурился, в который раз тоскливо окидывая взглядом пыльный горизонт, а затем взял влево и придержал повод, пропуская следующих за ним всадников.
В середине арраля, самого жаркого месяца года, степь пылает, как раскаленная сковородка. Зыбкое марево дрожит над камнями, суслики боятся высунуть нос из нор, дожидаясь сумерек. И только вездесущие цикады журчат в жестких колючках, да носятся над пыльными метелками ковыля ошалевшие оводы. Высохшая трава – тронь и зазвенит – упрямо лезет на заросшую дорогу, дурманит тяжелым горьким запахом… Сохнет рот, темнеет в глазах, а кожа зудит от пыльцы, липнущей на потное разгоряченное тело.
За дневной переход люди выматывались так, что вечером падали без сил и даже есть садились ближе к полуночи, когда появлялось подобие прохлады. Тогда же поили лошадей и мулов, растягивая скудный запас воды, осматривали упряжь. Будь воля ир-Нами, он бы ни за что не отправился в дорогу именно сейчас, но с шахом не поспоришь. Хотя пресветлый повелитель вряд ли мог подумать, что новый наместник области Гюльнарид решит сделать огромный крюк через всё степное приграничье. От столицы до Гюльнары, главного города области, можно было добраться недели за три, если бы наибу не втемяшилось лично осмотреть как можно больше сторожевых гарнизонов. Хазрет даже поморщился, глядя, как на очередном ухабе мул оступился, и паланкин изрядно подбросило…
Поравнявшись с паланкином, джандар поехал рядом. Из-за легких занавесей, спасающих от злых степных мух, донеслось несколько крепких словечек. На ни в чем не повинных спутниках ир-Дауд зло никогда не срывал, зато время от времени отводил душу, разражаясь проклятиями по поводу жары, мух и слепней, пыли пополам с песком, бездорожья и местных чиновников, которых считал хуже всех прочих напастей, вместе взятых. Пожалуй, джандару было даже жаль управителя следующего города, до которого доберется караван.
– Хазрет! – раздраженно донеслось из паланкина. – Где Надир?
Джандар привстал на стременах, выглядывая самое яркое пятно в караване. Нахмурился, обнаружив его именно там, где ожидал.
– В хвосте, светлейший, опять с лекарем…
– Сюда его. Пусть почитает мне. А лекарю скажи, чтобы отвар приготовил. Закончился…
Коротко поклонившись, Хазрет ир-Нами тряхнул поводьями, решив, что не станет передавать приказ наиба, а съездит сам. Иначе, того и гляди, ждать Надира ир-Дауда придется дольше, к постоянно недовольному дяде племянник никогда не спешит. Еще этот лекарь…
Слишком смазлив для мужчины, слишком уверенно держится в седле, слишком спокойно и ровно глядит на всех, от самого наместника до последнего конюха. Уж кого-кого, а странствующих целителей Хазрет за свою жизнь навидался предостаточно. И чужеземец не походил ни на кого из них, да и на лекаря вообще. Скорее уж он мог сойти за наследника знатного рода, ради развлечения поменявшегося одеждой со слугой. Белая кожа совершенно не обветрена, словно ее обладатель каждый день умывается молоком и не знает степного солнца. Ухоженные руки, осанка высокорожденного, не привыкшего часто кланяться. Даже простая холщовая одежда сидит на чужаке так, будто пошил ее лучший столичный портной. Нечего такому делать на дорогах, где с бродячим лекарем расплачиваются, если повезет, парой монет, а чаще – ужином да ночлегом. Этот же держится как ровня любому вельможе, не исключая самого наиба…
Странный спутник. Ох и странный! А ничего странного Хазрет не любил, твердо зная, что с этого-то и начинаются неприятности. Но следовало отдать парню должное: на глаза он не лез, держась в самом конце каравана, приказы выполнял четко и быстро, в помощи никому не отказывал, работая легко и охотно, с чем бы к нему ни пришли. Зелье для наместника тоже готовил умело, а спину растирал так, что ир-Дауд, давно страдающий ломотой в костях, засыпал на всю ночь. Да и наглым его, по здравому рассуждению, назвать было нельзя. Просто как-то так вышло, что уже через пару дней весь караван, кроме самого джандара, звал чужака почтенным и господином целителем, невзирая на возраст и почти непристойную смазливость. Только вот Надир…
Хазрет нахмурился. Поздновато светлейший решил приучать баловня к службе. Раньше надо было. Вот как его светлейшие родители два года назад погибли, так и стоило его сразу забрать из столицы, подальше от дворцовых ковров да Домов удовольствия. А теперь так и крутится возле чужака, словно муха над медовой лепешкой. Позорище.
***
Раэн стащил с головы пропитанную потом и покрытую желтой глинистой пылью повязку. Распустил узел, встряхнул полосатую ткань, прошептав несколько слов, и принялся аккуратно перевязывать мгновенно ставший чистым и сухим лоскут. С летним солнцем здесь лучше не шутить. Тем более с такой кожей, как у него. Мало ему быть белой вороной среди смуглых восточников, так еще и ожоги лечить? Местные непременно повязывали платки, считая их самой нужной частью одежды, и Раэн быстро привык делать так же, пряча смолисто-черные волосы под чем-нибудь светлым.
Пару раз даже подумалось поменять цвет на русый, чтобы не было так жарко, но тогда он будет привлекать еще больше ненужного внимания. Здесь редко где мелькнет светлая или рыжая голова, и можно биться об заклад, что это путешественник с запада или потомок пленницы, купленной в жены или в наложницы. И так его внешность кое-кому кажется заманчиво непривычной, отчего сплошные сложности…
– Арвейд!
Певучий, хорошо поставленный голос, по-столичному тянущий гласные, раздался совсем рядом, заставив Раэна вздрогнуть. Только вспомни!
– Господин ир-Дауд? Чем могу служить светлейшему?
– Вы снова? Арвейд, я сотню раз просил звать меня просто Надиром.
Главным талантом молодого столичного щеголя была непревзойденная способность внезапно возникать рядом. Вот и сейчас, неожиданно объявившись возле Раэна, он обиженно надул губы, время от времени бросая из-под ресниц томные взгляды. Значения этих взглядов не понял бы разве что слепой или совсем уж наивный человек. Племяннику наиба было скучно. Отчаянно скучно. Он ненавидел пыль, которая стояла в воздухе, покрывая тонким ровным слоем волосы, кожу и одежду. Дорожная еда оказалась отвратительной, спутники – грубыми и невежественными, дни – бесконечными, а ночи – холодными и одинокими.