Ты здесь, чтобы искать, — напомнил себе писатель. — Так ищи.
— Могу я к Вам присоединиться?
Блондинка проглотила кусок и кивнула:
— Вы не здешний.
— Нет, — сказал писатель, и сел.
Тогда бармен хлопнул на стол «шот». Он был желтым.
— Наш фирменный, незнакомец, — тот выглядел как моча.
— Что это?
— Мы называем его «Мочебрызг».
Писатель поморщился:
— Это ведь не, э-э… моча, не так ли?
Бармен рассмеялся:
— Конечно нет! Это водка и Гальяно[11].
Писатель понюхал. Пахло нормально.
— ОК, за… за что? О, да. За формализм![12] — oн выпил.
— Ну как?
— Неплохо. На самом деле, очень хорошо, — oн потянулся за бумажником.
— Э-э-э-э, незнакомец. Не нужно этого дерьма.
— Что?
Бармен закатил глаза:
— Это за счет заведения.
— Чего же ты ожидаешь в таком жлобском дерьмогороде, как этот? — спросила толстая блондинка, жуя. Ее груди были большими в буквальном смысле, как человеческие головы. — Разве что полное ничего, кругом, на протяжении пятидесяти миль в любом направлении. Isolatus Proximus.[13]
— Я писатель, — сказал он. — Я езжу по всей стране. Мне нужно видеть разные вещи, разных людей. Мне нужно видеть жизнь в ее различных временных пластах.
— Ага, пластах, — сказала толстая блондинка, кивнув.
— Я приезжаю в отдаленные города, как этот потому, что они пестрые. Они существуют отдельно от остального общества, господствующей тенденции страны. Города, как этот, более реальны. Я писатель, но в более эзотерическом смысле… Я… — oн думал об этом. Думалось с трудом. Он закурил и закончил: — Я ищущий.
— Не еби мне мозг! — парень в белой рубашке кричал на невысокую рыжеволосую девушку. — Ты спала с ПЯТЬЮ ДРУГИМИ ПАРНЯМИ на этой неделе? Гооооосподи БОООЖЕ!
Она рефлекторно всосала свой Tequila Moonrise,[14] затем уточнила:
— Извини. Не пять. Шесть. Я забыла про Крейга, — она улыбнулась. — Его прозвище — «Мистер Мясная Ракета».
— Гооооосподи БОООЖЕ! — взорвался «Белая Рубашка».
— Он должно быть влюблен в нее, — заметил писатель.
— Он не получает ее «киску», — сказала толстая блондинка.
Бармен полировал стакан.
— Что это, то что ты сказал? Ты ищущий?
— Ну, это абстракция, конечно. То, что я имею в виду, я в поиске. Я ищу какой-то неуловимый, необычный знаменатель, чтобы увековечить свои эстетические идеологии. Для работы над художественной литературой, чтобы существовать в рамках любой инфраструктуры непоколебимого смысла, его периферии должны отражать определенные элементы истины. Я не имею в виду объективные истины. Я говорю об эфемерных вещах: бессознательных импульсах, психологических склонностях и т. д., на нижней стороне того, что мы считаем человеческим опытом.
— Я никогда в жизни не слышал большего дерьма! — «Белая Рубашка» все еще орал на рыжую. — Те, другие парни не любят тебя! Я люблю тебя!
Рыжеволосая безразлично выводила каракули на салфетке.
— Мне не нужна любовь, — сказала она. Потом усмехнулась так же широко, как индийская маска дьявола, — Я просто хочу быть оттраханой.
— Гооооосподи БОООЖЕ!
— Вы должны поймать вдохновение, — посоветовала жирная блондинка, наполовину разделавшись с пиццей и начав свое третье темное пиво. Жир украсил ее губы и подбородок.
— Ищущий, — сказал бармен. — Мне это нравится.
— Но, о чем именно вы пишете? — спросила блондинка.
— Суть не в том, о чем я пишу, а в том, как я пишу об этом.
А потом, без предупреждения, вернулась мысль: Насколько мощна сила истины? Писатель глубоко затянулся своей сигаретой.
— Честность является двигателем моей эстетики. Правда художественной литературы может существовать только в голых словах. Простите мою бестолковость, но это порядок применения образа, который должен выйти за пределы общих ощущений. Будни механика, я имею в виду структурное манипулирование синтаксическими классификаторами для того, чтобы повлиять на узкоспециализированные транспозиции образов.
— Ох, — сказала толстая блондинка. — Я думала о том, что ты имел ввиду, это долбаное дерьмо какое-то.
Писатель нахмурился. Он глотнул еще один «Мочебрызг». Еще одна порция дерьма. Пицца жирной блондинки лежала наполненная дополнительным сыром, анчоусами и большими кусками колбасы под блестящим жиром. Живот блондинки издавал утробные звуки, когда она жадно ела и пила.
— Почему, почему, почему? — «Белая Рубашка» выглядел, будто сейчас расплачется или забьется в шизофреническом припадке, глядя на рыжую. — По крайней мере, скажи мне почему я больше недостаточно хорош?
— Ты не захочешь узнать, — невозмутимо ответила она.
«Белая Рубашка» соскочил со стула, и закружил вокруг нее. Гнев исказил его лицо:
— Давай! Расскажи мне! Выплюнь это! Я ХОЧУ ЗНАТЬ!
Рыжеволосая пожала плечами: — Твой член недостаточно большой.
О, дорогуша, — подумал писатель.
Низкий стон «Белой Рубашки» был похож на стон только что кастрированного моржа. Он отшатнулся и с распухшими глазами, шатаясь, вышел из бара.
Бармен и жирная блондинка проигнорировали это событие. Рыжая посмотрела на писателя, улыбнулась и сказала:
— Эй, он хотел правду, он ее получил.
Правда, — подумал писатель. Внезапно, он почувствовал себя абсолютно пустым, пустынным.
— Но, если ты ищущий, — задал вопрос бармен. — Че ищешь то?
— Ах, универсальный вопрос, — писатель поднял палец, как будто преамбулу к сияющей мудрости. — И ответ таков. Истинный ищущий никогда не знает, что он ищет, пока он не найдет это!
Чавкающие звуки еды жирной блондинки прекратились; она полностью покончила с пиццей.
— Вот кое-что для тебя, чтобы написать об этом, — сказала она.
Толстуха наклонилась и поцеловала писателя в приоткрытый рот. Ее губы были со вкусом жира и сыра. Но вообще-то, этот поцелуй вдохновил его. Ее открытый рот сомкнулся с его ртом, беззастенчиво прощупывая все языком. Неожиданно, писатель обнаружил у себя «стояк». Правда, — легкомысленно подумал он. Эфемерная реальность. Это была она, не так ли? Спонтанный человеческий интерфейс, необъяснимо сложный, но и убого простой. Синаптические и химические импульсы головного мозга, скрепленные с чьим-то жизненно усвоенным поведением. Это были именно те простые истины, ради которых он жил. Они питали его. Человеческая истина — мое пропитание, подумал он и вспомнил голос, который он слышал. Да, пропитание.
Поцелуй жирной блондинки стал более голодным. А затем…
Уррррр.
Ее вырвало прямо в рот писателя.
Блевотина лилась единой мощной струей. Он попробовал все: теплое пиво, наполовину переваренные куски колбасы и тесто пиццы, а также желчь — много желчи. От брезгливости он безмолвно выпучил глаза и его скрючило. Вторая струя, которую она направила прямо ему на колени, была больше и мощней.
Писатель свалился со стула.
— Там, — сказала блондинка. — Напиши об этом.
— Ооооо-еее! — заметил бармен. — Это была жесть, да?
Писатель в шоке лежал на спине и мог только стонать, глядя вверх. Тяжелая, горячая пелена блевотины лежала толстым слоем от подбородка до паха; когда он вставал, она, как лава, медленно сочилась вниз по его ногам. Конечно же, он начал, не переставая, отплевываться и наружу вылетели несколько кусочков колбасы и нити крапчатой слизи. Почти слепой он, шатаясь, двинулся к двери.
— Приходи еще… ищущий, — смеялся бармен.
— Надеюсь, тебе понравилась пицца, — сказала жирная блондинка.
Писатель схватил свой чемодан и, спотыкаясь, вышел. Закат в небе истекал кровью до полной темноты, на улице было жарко. От него разило, он был пропитан этим запахом. Он был унижен.