Первый ряд был высотой в аршин и шириной в две сажени. В нем держали мавганов. Требовалось запрыгнуть на клетку, пробежать по ее выкрашенным в белое прутьям. Задача простая, если не учитывать, что снизу бойца с рычанием цепляли разъяренные мавганы. Они могли до костей исполосовать ничем не защищенную ступню или вовсе вырвать из нее кусок мяса, если боец, оступившись, падал ногой между прутьев. Случалось и так, что мавганы, ухватив жертву, больше не выпускали ее, поначалу терзая ноги, а затем добираясь и до остального тела.
Второй ряд клеток был высотой почти в три аршина и шириной в три сажени. В них поджидали затравщики – те из людей-бойцов, кто уже участвовал в бою или только готовился вступить в бой на следующий день. Они нападали не так озлобленно, как мавганы, и действовали куда более осмысленно. Если во втором ряду стояли нарголы или дворки, опасным оказывался лишь спуск с клетки – рост не позволял им дотянуться до верхних прутьев, своего шанса они ждали по краям. Остальные затравщики старались сразу повалить бойца, затянуть к себе его ногу или руку. Убивать или тяжело калечить не было смысла. Они старались нанести бойцу незначительную травму – такую, чтобы он мог и дальше участвовать в бою, а последствия травмы сполна ощутил лишь после его окончания, если он, конечно, вообще выживет. Поэтому загонщики, как правило, ограничивались тем, что выламывали один или два пальца, надрывали ухо или били по ногам до багровых синяков.
Выбежав на дно ямы, каждый боец действовал в зависимости от своего опыта, силы и противника. Когда друг против друга вставали люди, можно было сразу броситься за оружием, а можно было подождать, пока это сделает твой соперник, и затем надеяться, что он либо погибнет на первом же ряду клеток, либо вернется в доспехах и с мечом, но до того израненный, что победить его не составит труда. Все добытое оружие доставалось победителю, с ним он участвовал в итоговом, адельвитном, бою.
Если бойцы выходили в паре, то один мог отвлекать мавганов из первых клеток, давая шанс напарнику пробраться к снаряжению. А кто-то предпочитал бежать в связке, помогая друг другу отбиваться от загонщиков. Чем больше клинков объявлялось в Дикой яме, тем более разнообразной оказывалась тактика.
В последний, третий, день Дикой ямы в загонах своего выхода ждали победители двенадцати предыдущих боев. Тут случайный выбор каменных кубиков становился особенно важным, потому что к победителю первого поединка сразу выпускали нового соперника – чтобы одержать окончательную победу и получить венок адельвита, ему предстояло одного за другим одолеть одиннадцать соперников. За всю историю Диких ям в Авендилле такое удавалось лишь пяти бойцам.
На адельвитный бой разрешалось подписывать долговой залог, никаких ограничений, кроме оценочного предела, заверенного в Заложном доме, не существовало. Обогатиться или оставить состояние в Дикой яме было делом обычным, так что шум на смотровых рядах действительно стоял оглушающий.
Лучшие места занимали наместник, распорядитель и почетные гости. Они располагались в смотровой чаше, которая венчала центральную колонну посреди Дикой ямы. Это была массивная ложа, как и сама колонна, вырубленная из карнальского камня мастерами Багульдина. Внутри каменной чаши размещалась деревянная; в ней стояли смотровые козетки, трапезные столы, отхожие бочки и даже меховые ленники – для тех зрителей, кто захочет вздремнуть, утомленный затянувшимся боем. От деревянной чаши тянулся десяток витых канатов, они белыми дугами расходились во все концы Белой площади и крепились к стенам домов. Так было сделано на случай обрушения колонны – в Восточных Землях хорошо запомнили случившееся больше века назад Третье глубинное землетрясение.
Из смотровой чаши разрешалось не только наблюдать за боями, но также забрасывать бойцов небольшими ткаными мешочками с песком. Даже при попадании в незащищенную голову они не причиняли ощутимого вреда, но, удачно брошенные в нужный момент, могли повлиять на исход противостояния – достаточно было привлечь внимание мавганов из первого ряда клеток к незаметно подкравшемуся бойцу. Впрочем, их главным назначением было развлекать почетных гостей, которые нередко устраивали своеобразное соревнование в меткости. Отчаявшись попасть в подвижную цель, гости часто выбирали цель попроще – тех, кто уже был серьезно ранен и просто ждал, когда настанет его черед умереть.
Горсинг с унынием смотрел на облупившуюся, обнажившую серые бока карнальского камня смотровую чашу и пытался представить, как именно туда поднимали гостей. Этого Горсинг не знал. Надеясь отвлечься от томительного ожидания, представлял то громоздкую лестницу, по которой карабкаются разодетые богачи, то навесную лодку, которую пускали по крепежным канатам прямиком в центр Белой площади, а то и подъемную ступень из метательной варны, вынужденной поднимать людей вместо снарядов.
За двенадцать лет запустения облупилась не только смотровая чаша. Краска облезла и с кругового ограждения, и с выпускных ворот, и с лавок смотровых рядов, и с колонны. Белый песок выветрился, а те небольшие насыпи, что остались по углам, пожелтели. Клетки проржавели и сейчас стояли в загонах. Белая площадь давно перестала быть белой, а яма превратилась в ловушку для мусора – все эти годы его ветром сносило на дно, оставляя тут гнить и разлагаться. Вчера вечером, готовя западню, Гийюд распорядился разобрать этот завал, и теперь можно было подумать, что кто-то решил возобновить в Авендилле Дикую яму.
– Ну что ж, зрители собрались, – прошептал Горсинг.
За сражением в боевом кругу можно было наблюдать и с балконов сразу трех постоялых дворов. Собственно, все таверны и постоялые дворы Авендилла располагались именно здесь, на Белой площади. Трехэтажные, сложенные из карнальского камня и даже украшенные лепниной, они сохранились лучше всего – наравне с богатыми домами Торговой площади. Восстановить их фасады было бы нетрудно: достаточно подлатать стены, освежить земляные сикоры на крышах и выступах между этажами, кое-где счистить наросты мха и ползучих растений.
– Думаешь, жизнь сюда вернется? – спросил Вельт.
Кажется, его преследовали те же мысли.
Горсинг не ответил Вельту. Наемник и не ждал этого. Сам знал, что в такие города жизнь возвращается редко. Даже Вепрогон, хотя прошло сорок лет после Черного мора, до сих пор стоял в запустении. А ведь это был крупный город возле Кумаранского тракта. Южане так просто не отступают с обжитых мест. Однако тут они испугались.
Конечно, никто не доказал, что Авендилл именно выродился, но шансов на восстановление у него теперь было немного. Едва ли кто-то рискнет вновь заселять эти здания. А Дикую яму со временем откроют где-нибудь еще: в Икрандиле или в Целинделе. Одной ямы на Восточные Земли явно мало.
В последние годы подобных развлечений в Землях Эрхегорда становилось все больше. В Эпоху Прарождения или в Светлую эпоху никто бы не отпустил своих пленных или каторжников на подобные бои, для них было предостаточно дел на строительстве Кумаранского тракта, на возведении новых крепостей. А уж нарочно тренировать бойцов, чтобы потом для развлечения горожан устраивать массовый забой, ни у кого бы не возникло и мысли, в здешних краях и без того всегда находился повод умереть. Теперь же в Западных Землях проводили Красный гон, в Северных Землях устраивали Ночь огня, а Дикую яму полюбили во всех Землях без исключения, особенно в Лощинах Эридиуса.
– Горс?
Горсинг слышал, как его зовет Вельт, но среагировал не сразу. Эхо ликующих голосов еще никогда не звучало в его голове так отчетливо, как сейчас, когда он окончательно погрузился в мысли о Дикой яме.
– Горс?
– Что?! – Горсинг сдержал раздражение, но все равно отозвался слишком громко.
– Твоя рука.
– Что…
Горсинг только сейчас заметил, как его побледневшая, стянутая сухостью кисть упирается в скамью – пальцы неестественно прогнулись и почти дотягивались до запястья с тыльной стороны. Горсинг вскочил. Эхо голосов мгновенно стихло. Рассеянность и уныние сменила злость.