Средневековые сказки. О любви, злой магии и разбое - Гецеу Яна Александровна

В оформлении обложки использована фотография, сделанная мной лично.

Анна и шут

Средневековая сказка о странной любви

– Эй, глухие ли вы? Мы и хотели знать лишь, дома ли госпожа фон Готтен! – неожиданно громко раздался хриплый голос за высокими окнами замка.

– Пошел прочь, оборванец! Станем мы ради тебя госпожу беспокоить!

– А я не с пустыми руками, и не без дела! У меня подарок для нее!

– Да ты, мужик, видно, не понимаешь! Вот я тебя сейчас одарю! – радостно-злобно захохотал стражник, и вслед за тем раздался крик боли.

– Эй, что там, Томас? – Анна, заинтересовавшись, наконец высунулась в окно. На ярко залитом полуденным солнцем широком дворе рослый страж держал за шиворот оборванного мужика, рядом подскуливала его толстая баба в грубом сером платье. За ее юбку испуганно прятался лохматый ребенок. Все взгляды были обращены на Анну.

– Да вот, госпожа графиня, бродяги какие-то утверждают, что у них есть что-то интересное для вас, мол, вы будете рады!

– Да? Интересно, и что же это? Отпусти их, Томас! Подойди сюда, мужик! – и свесилась в окно, ничуть не стесняясь богатой ночной сорочки и неприбранных волос – чего своих же крестьян стесняться! Мужик робко приблизился к окну, и встал, задрав голову и теребя шапку в руках. Анна с отвращением заметила его грязные, нечесаные лохмы и гадкие пятна на одежде.

– Говори же! А то ты уже все равно имел наглость разбудить меня! – и внушительно нахмурила брови.

– Госпожа… – нерешительно помявшись начал мужик. Посмотрел по сторонам, и вдруг решился:

– Госпожа пресветлая графиня! Я ваш крестьянин, Симон Вертушка, из деревни за озером…

– Короче! – перебила его графиня, и нахмурилась еще сильнее: – Говори прямо, чего ты хочешь, не тяни!

– Да-да, вы уж простите, по глупости ведь я… – заторопился испуганный мужик, окончательно растеряв первоначальную наглость.

– Помилуйте, добрая госпожа! – выпрыгнула вперед его дородная баба, волоча за собой грязного мальчишку. – Пропадаем ведь!

– Уйди, дура! – замахнулся на нее муж с перекошенным лицом.

– Нет, пусть говорит! – повелела Анна, неожиданно обнаружив, что мальчишка – не ребенок вовсе, а просто карлик. Он молча уставился на Анну, щуря против солнца большие печальные глаза, и поклонился, забавно приложив ко впалой груди маленькие ручки. Оба – и госпожа, и карлик изучали друг-друга с одинаковым любопытством, в то время как баба слезно заливалась, скрипя и подскуливая:

– Помилуйте, добрая госпожа! Единственная ведь радость у нас была, кормилица наша, доченька Кристина! За долги забрали ее в крепость к вам, виноваты мы, ой, виноваты, сжальтесь над стариками! – и приторно всхлипнула, ожидая реакции госпожи.

– Ну, и чего ты хочешь-то? – Анна не отрывала глаз от забавного человечка.

– Отпустили бы вы ее… – тихо проговорил тот, искоса поглядев на бабу. Та злобно шикнула, и снова завыла: – Добрая госпожа, выкупить бы… вот… нам-то! – и вдруг замолчала, сделав какое-то жабье лицо. Тут вперед выскочил мужик, не забыв дать основательного тычка бабе в бок:

– У-у, дура! – и, состряпав кислую рожу, заскулил: – Сын вот наш, от него пользы нам никакой, мелкий он, да умный зато – и чего только не разумеет! Святой отец наш всякому его воспитал! Вы бы посмотрели, он и вертеться по-всякому может! – и суетливо подтолкнул карлика вперед. Тот вдруг как-то сразу опрокинувшись, встал на руки, и описал круг вокруг родителей. Похлопал ногой об ногу, и так, стоя вниз головой, принялся рассуждать о величии и красоте христианской католической церкви. Маленькое личико его залилось краской, но он все стоял и стоял в неудобном своем положении, и продолжал говорить. Анне жаль стало малыша, она повелительно махнула рукой.

– Девку отпустить, карлика ко мне! – бросила она слуге, и повернулась, ожидая своего странного выкупа. Он не замедлил явиться, сопровождаемый слугой. Вошел, семеня коротенькими ножками, и остановился, почтительно опустив лохматую голову.

– Вот какие у меня крестьяне есть – воскликнула Анна, с любопытством обходя новую игрушку. Нетерпеливо махнула рукой, и слуга удалился. Потом, спохватившись, выглянула в коридор и крикнула:

– Пусть придут Готлиб-Ян и Мария-Францина!

«Хорошая забава для детей!», подумала она при этом.

– Как тебя зовут, подданный? – спросила она, опускаясь в высокое кресло.

– Кристиан Вайнеберг Вертушка Енот, Ваше сиятельство! – ответил карлик, отважно глядя в глаза госпоже.

– Ты что, дворянин? – засмеялась Анна, – имя-то какое длинное!

– Позвольте объяснить, – устало вздохнул коротышка: – Кристиан – имя, данное мне при крещении добрейшим падре нашим, воспитателем моим… – но он не успел договорить, в этот момент в комнату матери бесцеремонно влетели двое подростков – хорошенькая светловолосая девочка лет тринадцати, и темненький худой и нескладный мальчик, на год старше. Девочка остановилась, изумленно распахнув небесные глаза и прижав пальчики к пухлым губам. Мальчик же немедля рассмеялся довольно злым смехом:

– Ого, да это еще почище африканской обезьянки, что привозили купцы нам два года назад!

– Ах, какой он хорошенький! Какой миленький! – воскликнула девочка радостно, и захлопала в ладоши:

– Мама, эта новая игрушка – нам?

Анна кивнула, улыбаясь, а малыш картинно отставив одну руку и приложив другую к груди, поклонился юным господам. Чуткая от природы Анна в этот момент уловила какую-то особую тоску обреченности в его больших ореховых глазах, будто тихо сказавших: «Ну вот, я и попался!»

– Кристиан Вайнеберг Вертушка Енот, Ваши сиятельства! – представился он снова своим необычным, мелодичным голосом.

– Ну и имечко! – прыснул со смеху мальчик.

– Готлиб-Ян! – укоризненно одернула его мать: – То, что перед тобой слуга, не дает тебе права быть жестоким! Не тому учит нас христианская мораль!

На это малыш коротко глянул на нее с благодарностью. Сын же обиженно надулся. «Он будет обижать уродца», – пронеслась у Анны мысль, и она покачала головой. Она вовсе не хотела воспитать сына жестоким.

– Продолжай! – кивнула она карлику.

– Кристианом окрещен я при рождении, Вайнеберг – истинная фамилия моего доброго отца, но за некоторую страсть к излишку слов прозван он Вертушкой, что и идет за единственно верную фамилию среди людей. Енот же – я сам, так как имею исключительное счастье пользоваться особым расположением животных сиих, а равно как и всех прочих живых существ, но именно Енотом прозван я из-за истории одной, произошедшей в раннем детстве с вашим презренным слугой. Коль пожелает добрейшая госпожа графиня…

– Да-да, рассказывай! – кивнула завороженная плавным потоком его мягкой речи Анна.

– Едва научившись ходить, оказался я на покосе с добрыми моими родителями. Оставаться под кустом, невзирая на запрет, тяготило меня, и я на слабых ножках забрел в начинавшийся тут же лес. Сам я не помню столь подробно, как хотелось бы, дабы донести до Ваших сиятельств всего богатства красок происшествия, но говорили мне, что когда хватились меня, и разыскали в лесу, сидел я под деревцем, и играл с енотом, довольно упитанным, и таких для меня размеров, как взрослому человеку медведь. И животное это, известное остротой зубов и когтей не сделало меня легкой добычей, а напротив, баюкало и ласкало, и я смеялся так счастливо, как должно быть, никогда более… – грустно вздохнул карлик, и огляделся. Девочка восхищенно засмеялась, мальчик дерзко фыркнул, не решившись, однако, при матери снова унизить ущербное создание. Анна же, заметив усталый жест карлика, велела ему сесть на пол.

– Ну что ж, дети, пора обедать! – позвонила в колокольчик, призывая служанку одеть ее к столу.

За обедом дети не переставая вертелись и баловались, пользуясь добродушным настроением матери. Нового шута Анна то ли из жалости, то ли для забавы посадила за один стол с собой, при этом велев подложить две подушки на высокий стул и подставить скамеечку – иначе б низенькому человечку не справиться. Она следила за неловкими, стесненными движениями уродца, и ей все больше становилось стыдно – зачем она затеяла это издевательство? Но не могла же она показать этого детям, и тем более злым на язык слугам! И скрепясь, продолжала обед. Закончив, подозвала старого слугу Иоганна, и велела ему всюду шута сопровождать и помогать тому в бытовых делах, но не мешать бедняге, если тот попросит.