– Откуда про него узнал торговец?
Я думал, что отец вновь сорвется и теперь накричит на меня, как днем кричал на чужестранца, однако он лишь качнул головой. Отец не знал ответа. И мне стало не по себе – я понял, что он боится.
– Такие вещи спроста не происходят… – вздохнул отец.
– Может, поговорить с дедушкой?
– Он отдал браслет мне. Значит, я сам о нем позабочусь.
– Яшмовый Ойнитор еще у него.
– Это другое! – Отец резко махнул рукой. – Догадываешься, почему я рассказал тебе об этом сейчас?
– Хочешь, чтобы я проследил за торговцем? Но…
– Нет.
– Тогда… – Я растерянно пожал плечами.
Меньше всего ожидал, что отец решит до срока передать мне браслет. И тем более не думал, что ближайшую ночь проведу с ним на запястье.
– Зачем? Зачем его надевать? И почему…
– Так ходил Вайши́я[2].
На это мне возразить было нечем. И можно понять, с какой тревогой поутру я понял, что браслет утянулся, вживился в кожу. Дернул его несколько раз, раскровил запястье, но ничего не добился. Знал, что моей вины в этом нет, но боялся, что отец все равно станет злиться. К счастью, отец весь день был занят общинными делами, утро провел в Саду старейшин, а в обед уехал на бахченные поля за стенами Кар’ун-Айя. Вернулся лишь к ужину. Выглядел обеспокоенным – настолько глубоко ушел в свои мысли, что даже не замечал, как на скамейке выплясывала Джалла, как в сенцах случился переполох из-за обвалившейся зерновой стойки.
Едва сгустились сумерки, поля вокруг нашей нейлы[3] осветились мерцающими фиолетовыми огоньками. Это были молькрины, мелкие роговые жуки. Любимые жуки Джаллы. Сестра ловила их сачком, собирала в закрытые чаши из козлиных пузырей, обычно предназначенных для хранения закваски, и выставляла в детских покоях – ночью любовалась их свечением. Молькрины могли бы удивить разве что путника из далеких земель, никогда прежде с ними не встречавшегося, и все же в тот вечер многие жители нашей нейлы вышли из домов.
– Чудно́, – улыбалась вольница из скотного двора. – Каким ветром их сюда?
Молькрины обычно предвещали дождь. Селились на болотах за Оросительной чертой, и к нам прилетали только на запах крови или перед непогодой – в надежде поживиться потрохами забитого скота или земляными насекомыми, жившими глубоко под стерней и поднимавшимися на поверхность в ливневую пору. Но скотобойня к тому дню молчала три недели, а вечер над нами был ясным, прозрачным до самых далеких звезд. В крепнущем мраке на небе проглянули холодные пояса Валлы. Дождя ничто не предвещало, да и пора стояла сухая, жатная. И все же к нам прилетели молькрины. Их было столько, сколько не бывает в сезон дождей перед праздником Наур’тдайских свечей. Округа купалась в фиолетовом мерцании. Джалла в буйном нетерпении кинулась искать отложенный до осенних дней сачок. Это ее спасло.
Все, кто вышел, привлеченный нашествием молькрин, увидел и приезд Харконов. Я же тем временем сидел в покоях, вновь пытался снять браслет. Пробовал подсунуть под него лезвие ножа, но только чувствовал, как режу кожу и плоть. В дверь постучали. Я постарался стереть следы неловких попыток, но вошедшая бабушка увидела и кровь, и надетый браслет. Она удивилась, но не успела ничего сказать – со двора донесся стук копыт. Выглянув в окно, мы обнаружили, что в фиолетовом сиянии обезумевших молькрин приблизилась группа всадников. Им навстречу в сопровождении дружинников вышел отец.
– Отец твоих отцов взял то, что ему не принадлежит! Пришло время платить по старым счетам! – крикнул один из чужаков.
Это был Грет-Индит из дома Харконов. Таких в моем краю называют наемниками белого флага – они принимают герб и флаг дома, которому нанялись в услужение, или выступают вообще без флага, несмотря на давний запрет любой группе наемников, числом превышающей пять человек, ходить без флага и приписки. Сейчас на груди Грет-Индита красовался незамысловатый символ в виде одиночной башни, увитой змеем: голова с раскрытой пастью покоилась на осадной верхушке, а хвост крепко обвивал скалу, на которой эта башня высилась. Я узнал этот герб. Такая же башня со змеем была на попоне коня, взнузданного торговцем для поездки к нашему дому – тем самым чужестранцем, который хотел выкупить браслет. О том, зачем приехал Грет-Индит, можно было не спрашивать, и отец смело пренебрег пустыми вопросами. Вместо этого громко, едва сдерживая негодование, произнес:
– Ты знаешь, к чему это приведет.
– Знаю. – Лицо Харкона было спрятано под кожаным шлемом с кольчужной бармицей.
– Если ты посмеешь…
– Посмею.
– На твой дом падет красный камень.
– Синк’Альнийский совет меня не пугает. Камень падет на пустую землю.
– Пустую землю…
Отец не ждал такого ответа. Это означало, что вознаграждение, обещанное Харконам, в самом деле оправдывало возможные лишения. Они даже согласились покинуть нашу долину.
– Что же вам пообещал торговец? Всех его товаров было бы недостаточно для такой сделки. Гарн-Ат’дур…
– Гарн-Ат’дур больше не глава дома Харконов.
– Вот как… Ну что ж, приветствую тебя, Грет-Индит. Но теперь ни одна Луна не осветит твои камни.
– Мой дом не принадлежит вашим Лунам. Я оставил тропы Вайшия. А ты скоро отправишься в его Сады со всеми, кто тебе дорог.
Дружинники обнажили битоги. Все понимали, что этой ночью наша земля вкусит кровь. Молькрины прилетели не впустую. Я завороженно следил за происходившим во дворе. Услышав последние слова Грет-Индита, кинулся к деревянной панели с клинковым оружием, но остановился – меня за руку перехватила бабушка, о присутствии которой я в предчувствии беды совсем позабыл.
– Неан, – с недовольством, но мягко сказал я, пытаясь высвободить руку. – Ты знаешь, я должен.
– Ты должен выслушать.
– Не сейчас.
– Слушай! – Бабушка крепко держала меня, вцепившись прямо в браслет. – Так должно было случиться, но мы не знали когда. Никто не знал.
– О чем ты?
– Твой путь лежит в Западный Вальнор…
– Что? О чем ты?
– …в Земли Эрхегорда. В Зиалантир. Что бы ни случилось дальше, только там ты сможешь…
Со двора донеслись крики. Не обращая внимания на бабушкины слова, я рванул руку. Бабушка, охнув, потянулась в мою сторону и упала. Я от обиды стиснул зубы. Дернулся помочь ей, но взглянул в окно и замер. Отец и его дружинники лежали пронзенные стрелами. К тем, кто вышел из дома любоваться необычным нашествием болотных молькрин, неслись всадники Харконов. Взмахи ножей, удары совень и чеканов. Прерванные крики и густые брызги крови. Попытки укрыться за дверью. Надрывный лай собак в псарне. Арбалетные выстрелы. Моя мать, онемев, стояла на веранде. На окраинах Кар’ун-Айя вспыхнули дома. Теперь крики доносились от соседских полей. Всюду гомон. Звон металла. Ржание лошадей. Мать приподняла руку, словно укрываясь от жаркого пламени. Грет-Индит обрушил на нее всю тяжесть меча, нарочно обрубив лишь выставленную кисть. Кровь при фиолетовом свете молькрин казалась черной. Кисть легко, почти беззвучно упала на деревянный настил. А мама так и не опустила руку. Вся залитая кровью, она смотрела на убитого мужа – не успевшего ни защитить свою семью, ни договорить последних слов и ради неизвестного ей семейного предания отдавшего всех родных на поругание наемникам белого флага.
Даже сейчас, три года спустя, я с дрожью вспоминал смерть родителей. Пальцы невольно искали рукоять меча, будто можно было тут же, не сходя с места, расквитаться со всеми повинными в той бойне. Тогда, в ночь погрома, я сделал свой выбор. Как и просила бабушка, добрался до Западного Вальнора. Спустился с гор в Предместье лесного Целиндела и знал, что на этом не остановлюсь. Пройду выбранной тропой до конца.
Устав от подобных мыслей, я наконец отошел от изгороди и быстро зашагал назад, в таверну. С тех пор как мы выехали из Багульдина, я уже второй раз вспоминал последнюю ночь в Кар’ун-Айе. Стоило расслабиться, как мысли сами влекли к ней, будто искали в тех мгновениях нечто важное, но мною отчего-то упущенное.