Авдей Андрей
Уважительность
А вокруг свирепствовало лето. Яркое солнце нагрело хвою, напоившую густым ароматом воздух. Маленькие верткие ящерки весело носились между камнями, а лихой взъерошенный поползень с громким писком елозил по сосне. С тихим шелестом копошились неутомимые муравьи. Природа наслаждалась ярким днём, светом, теплом и жизнью.
С которой Виталий уже прощался. Петляя между деревьев, падая, поднимаясь, снова падая, крепко сжимая в руках фуражку, он бежал вперёд, туда, где решил встретить смерть: к маленькому озерцу, затаившемуся в глубине леса. Ему была знакома каждая тропка, каждый кустик, каждый камень. С детства вместе с друзьями они устраивали здесь свои "тайники", играли, ходили за грибами, собирали ряску в озере.
Над головой просвистела очередь.
Виталий невесело усмехнулся: "не самый плохой вариант, умереть там, где вырос. Жаль только, никто никогда не узнает, что я буду лежать недалеко от родного дома". Солнечный луч упал на запыленный китель и зеленые кубики в петлицах засверкали. Кажется, ещё совсем недавно бравый лейтенант - пограничник принимал вверенное ему подразделение. Ещё недавно он ловил на себе восхищённые девичьи взгляды, маршируя со своими солдатами по улицам города.
Ещё одна очередь и резкая боль в ноге.
Он со стоном рухнул, потом, схватившись за ствол молоденькой берёзки, поднялся и, волоча простреленную ногу, упрямо двинулся вперёд.
"Живым я не дамся".
Последний патрон он оставил не себе, а навсегда успокоил одного из тех, кто, изредка стреляя, шёл следом. Поэтому сейчас он шёл к своей смерти, к озеру.
Кто мог подумать, что пройдут какие-то два месяца и уже не на границе, а в паре километров от родной деревни он во главе горстки оставшихся в живых бойцов будет сдерживать неумолимо движущуюся армаду. Противник шёл вперёд спокойно, уверенный в своей силе и непобедимости, в бессмысленности сопротивления, но он шел, накапливая ярость.
Эта ярость появилась уже в первые часы войны, когда часто совсем молоденькие солдатики с командирами, иногда чуть старше своих бойцов, будучи окружёнными, в ответ на предложение сдаться шли в первую и последнюю в жизни рукопашную. Когда танкисты, расстреляв боезапас, направляли свои машины просто вперёд, на врага, стараясь раздавить всё, что можно, пока не подбили. Когда летчики, не раздумывая, шли на тараны, а артиллеристы выводили пушки на прямую наводку и, не скрываясь, расстреливали в упор танки и бронетранспортёры.
Когда защитники в дотах прекращали сопротивление только будучи залитыми пламенем из огнемётов. Когда даже раненые оставались в поле с гранатой в руках и подрывали себя и тех, кто их окружал.
Растерянные, не понимающие, что происходит, часто без приказов и без какого-либо командования вообще, эти непонятные солдаты и офицеры дрались до последнего. Дрались, зная, что впереди нет ничего, дрались даже в ответ на предложения жизни.
Они, бесспорно, были ненормальными, непредсказуемыми и очень опасными, эти страшные русские, враг не понимал, что они собираются делать в следующую минуту и как с ними вообще нужно воевать, вот это и вызывало ярость.
И сейчас она нашла выход. Потрепанной роте гитлеровцев повезло: после тяжёлого боя им удалось захватить окопы, в которых, уже привычно, остались только убитые. Но отступление выживших солдат остался прикрывать, невероятно, их командир. Это была удача. Это была награда судьбы за их страх. Теперь это была дичь. И они устроили охоту.
Над головой опять просвистела очередь.
"Играют со мной, сволочи, ну ничего, осталось совсем немного, сотня метров".
Они, громко смеясь, шли цепью по лесу. Они знали, что за ним уже нет ни одного солдата противника. Передовые части прорвали оборону и стремительно продвигались вперёд. Поэтому они могли насладиться охотой на офицера, они нашли выход ярости.
Они разговаривали и смеялись, но при этом вздрагивали от малейшего громкого звука, смех был попыткой заглушить страх. В глубине души каждый из них боялся того, что этот лейтенант сейчас развернётся и пойдёт в рукопашную или метнёт гранату. А может, и мину, или ещё что-нибудь. За два месяца непрекращающихся боёв они стали понимать, что здесь, в этой стране, война ведётся не по правилам. Здесь стреляет всё, даже деревья.
Ещё одна очередь и Виталий упал: прострелена вторая нога.
За спиной раздался громкий смех.
Они видели, как офицер пополз к озеру, и радовались его беспомощности. Дичь оказалась в ловушке, охотники уже предвкушали наслаждение добычей, как вдруг.
На глазах изумленных гитлеровцев лейтенант со стоном столкнул себя в воду и, держась за какую-то корягу, разгоняя ряску, поплыл.
"Вот и всё, добраться до середины и конец".
Виталий вспомнил, как у них в деревне ходили легенды о том, что здесь, в самом глубоком месте живёт злобный водяной, с радостью утаскивающий любого, кто имел неосторожность даже просто шагнуть в его владение.
Сзади раздавались удивлённые возгласы, кто-то побежал вокруг.
"Надеются там меня встретить, не дождётесь. Ну что, водяной, я к тебе, если ты есть - принимай гостя. Прощайте все".
Он увидел черную воду, мелькающих рыбешек и, уже теряя сознание - огромный ком водорослей, словно протягивающий к нему свои щупальца.
Оттолкнутая коряга поплыла дальше, а в центре озера тихо покачивалась на воде выгоревшая, грязная фуражка с ярко-зелёным околышем.
***
- Вот доверься тебе, растудыть твою в берёзу, - недовольный голос был похож одновременно на шелест листьев и скрип дерева.
- Сосед, пошто бузишь, всё получилось, аки...- виновато проквакал собеседник.
- Аки каки, чуть парня не угробил, икра лягушачья, мы о чём договаривались, а ты что натворил? Благо, не сильно он нахлебался-то.
- Вот только обзываться не надо, сам прошляпил и неча не меня вину перекладывать. Что так долго их запутывал, не мог пошевелиться, пенёк трухлявый?
"Так вот он какой, тот свет", - подумал Виталий, и, слушая невидимых спорщиков, боролся с желанием открыть глаза и посмотреть вокруг. Было одновременно и интересно, и страшно. Смущало то, что он все чувствовал - холод от мокрой одежды, боль в простреленных ногах и даже легкие щекотания за ухом какой-то очень активной букашки. Это было странно и непонятно. Немного поразмыслив, Виталий принял Соломоново решение - подождать, когда на него обратят внимание, а пока - просто слушать, тем более, кажется, спор разгорелся с новой силой.
- Фуражку сними, ворюга, перед головастиками пофорсить вздумал? Или пиявку самую жирную решил совратить? - ехидный смех, напоминающий треск сучьев был прерван возмущённым хлюпаньем.
- На себя посмотри, дубина, мхом покрытая, от твоей красоты все кикиморы из леса убежали, вот и бесишься, давно заметил, как на моих русалочек заглядываешься.
- Нужна мне твоя килька, - презрительно хмыкнул, как окрестил его Виталий, "пенёк", - ни фигуры, ни жирности, холодные, что караси, и глаза как выпучат, аж оторопь берёт.
- Такая оторопь, что целыми днями кружишься вокруг и всё отопыриваешься, - ехидно захихикал "жаб" (Виталий мысленно усмехнулся тому, как назвал второго спорщика).
Букашка, вероятно, решила, что ей за ухом неинтересно и самым наглым образом принялась копошиться в носу. Лейтенант невольно отвлёкся, и...
- Апчхи!
- Оклемался, - в голосе "пенька" послышались на удивление нежные нотки.
- Я же говорил, - самодовольно проквакал "жаб".
- Помолчи, сосед, ну как ты, сынок? - Виталию почувствовал, как еловая лапка медленно погладила его лицо, и открыл глаза.
Высоко в небе медленно кружил аист.
- Где я?
- Там, где и был, - хмыкнул "жаб".
- Я умер?
- С чевой-то вдруг? - лейтенант почувствовал, как встрепенулся "пенёк", - живой ты, мил человек.