Попрыгун, моя радость и жизнь, хотела, чтобы я взглянул на мир по-другому, из иных времён. К примеру, когда на месте микрорайона была стройка. Или ещё более ранних - когда в прошлом веке здесь мыкала горе, тяжко трудилась, а потом заливала беспросветную жизнь вином и водкой, шумела страстями рабочая слобода. Какой-то изверг изувечил ребёнка, а бессилие следствия было оправдано мнимым ритуальным убийством -- мол, это была жертва тех, кто использовал кровь для своих обрядов. Даже арестовали какого-то бедолагу. Конечно, его вину не удалось доказать. А обезумевшая, вдрызг пьяная толпа растерзала дочку этого человека. Просто схватили девочку возле дома и убили. Жандармерия опасалась погромов, губернатор -- политических волнений, и убийц даже толком не искали. Но пролитая кровь всегда даёт всходы.
Лет тридцать назад я с родителями жил здесь, в этом городе. Играл вместе с будущей женой, Леночкой, в одном дворе. Был у нас ещё один приятель -- Санька. Сантёр-монтёр, звали мы его. И однажды, гоняясь за Леночкиным мячиком, который укатился в овраг, мы наткнулись на окровавленное детское тело. Мои родители испугались и страшной молвы, и последствий для моей психики. Сразу же переехали, спасая от ужасных воспоминаний. Конечно, спасли -- я всё забыл. Надолго и так прочно, что не связал трагедию с событиями прошлого.
А Леночка не смогла. Анна Петровна сказала, что не раз заставала дочь над зашиванием разодранной игрушки. Малышка лопотала, что если медведя можно заштопать, то и ту девочку из оврага тоже можно починить. И требовала от матери немедленно пойти и проверить -- играет ли на улице сшитая девочка.
Убийцу несчастного ребёнка не нашли. Говорили немыслимое: это просто нельзя сделать -- девочка стала ответчицей за неправду и звериную жестокость людей.
Я не беспокоился насчёт закрытого на замок подвала -- знал, что он будет открыт для меня. И я заставлю зло принять последнюю жертву. Так, чтобы оно захлебнулось и сдохло. И ничто меня не остановит.
Облик города менялся. Дул в лицо холодный ветер с запахом формалина. Хлопья густо-багрового снега слепили глаза, таяли и стекали по щекам солоноватыми каплями. Из расщелин между зданиями наползала тьма, оседала на границах света фонарей угольными сугробами. Они шевелились, словно закипали от злобы, их поверхность вспыхивала искрами. За редкими машинами на шоссе клубился отвратительный шлейф грязно-красного дыма.
Тротуар ощутимо наклонился вниз, блеснул антрацитовой наледью. На ней явственно выступили неровности, напомнившие структуру языка. И я словно полетел в гигантскую пасть, обдирая пальто и перчатки о наждачную поверхность. Наверное, впереди меня ждала бездна. Ну и пусть!
Однако очнулся под бетонными сводами подвала, освещёнными парой лампочек в проволочном коконе. Перехватило дыхание от спёртого влажного воздуха.
Темнота подглядывала за мной из-за длинного ряда труб и опорных конструкций. В тленной, давящей тишине послышались шаги снаружи подвала -- скрип снега под ногами незнакомца.
Я спрятался за одним из бетонных столбов.
Кто ночью станет спускаться на место преступления? Только тот, кто его совершил. Чья больная натура требует вновь и вновь переживать миг, когда душа покидает маленькое тело.
Незнакомец чертыхнулся, споткнувшись, а потом разразился бранью, упал и скатился по ступенькам лестницы в подвал.
Затылок и шею словно ужалило морозом.
Кто-то третий сейчас оказался за моей спиной.
Я понял, кто это - по светлому сиянию, по снежным хлопьям, в которые превратились подвальные испарения.
Не смог повернуться, обнять. Прижать к себе и не отпускать.
Потому что боялся, как бы Попрыгун снова не увидела своего убийцу.
Мою руку тронули холодные пальцы, и в ладонь лёг хрупкий предмет.
Я сжал кулак и ощутил песчинки, которые прилипли к крестику.
Наконец-то я рядом, дочка. Именно в ту минуту, когда это нужно. Больше не придётся сходить с ума от вопроса: где же ты был, когда убивали твоё дитя?
Я шепнул не оборачиваясь, хотя сердце заныло от желания ещё раз, может быть, последний (есть ли вообще этот рай, где можно встретить ушедших родных и любимых), поглядеть на дочку:
- Иди, Попрыгун. Иди своим путём. И жди меня, я скоро...
В пятне света появился худощавый мужчина с болезненными чертами лица, странно, не по погоде одетый и даже в шлёпанцах. Прищурился: он явно не ожидал увидеть здесь меня.
- Здравствуйте, - сказал мужчина скорее удивлённо, чем испуганно. - Вот, решил заглянуть в подвал. Свет горит, замок снова сбит. Подумал...
- ...может, ещё один ребёнок сюда забрёл? - перебил я, закончив за него вопрос.
Кто этот человек? Бывший Сантёр-монтёр? В прошлом - мальчишка, который вместе со мной и Леночкой нашёл тело в овраге? Или просто жилец многоквартирного дома, который построили на проклятом месте. А может, и вовсе один из тех, кто когда-то не вышел из сизо...
- Да, слышал про трагедию, - ответил он, как ни в чём ни бывало. - В командировке был, а как приехал, так мама сразу огорошила: произошло ещё одно убийство.
Вот как. Судя по внешности, четвёртый десяток разменял, а живёт с мамой. Ни жены, ни детей. Похоже, передо мной и впрямь маньяк. Точно такой, каким изображали подобных нелюдей кинофильмы, книги и разного рода телепроекты. Смешно. Что бы сказали их создатели, если бы каждый из них потерял ребёнка? Что бы они сделали, встретив в подвале на месте преступления вот такого -- рассудительного, вежливого и... любопытствующего?
- И много убийств было? - поинтересовался я.
Пластмассовый крестик в моей руке налился тяжестью, приобрёл объём и холод стали. Нож?.. Я тронул пальцем острейшее лезвие. Из рассечённой кожи потекла тёплая струйка. Стало быть, я на правильном пути.
- Четыре, - охотно, как доброжелательному соседу, начал рассказывать мужчина.
- Знаю, - снова прервал я. - Надо бы как-то остановить это, а?
И сделал шаг к нему.
- Не получится. И виновного не найдут. Говорят, что эти трагедии -- расплата за людскую жестокость. Сами сказали, что знаете...
- Ну конечно, - уверил я, подходя ещё ближе. - Только почему-то этот крест пришлось принять детям. Несмышлёнышам... невинным, чистым... Может их кровь горячее? Вкуснее? Питательней? Или пьянит?
Мужчина отшатнулся. Его глаза забегали, губы безвольно скривились. Что, почуял свою смерть, отморозок-детоубийца? Маньяк жалостно всхлипнул, заслонился рукой, попятился, но споткнулся и снова упал.
Я навис над ним и сказал:
- Возлагаю крест на того, кому следует его нести!
И размахнулся...
Надо же -- зажмурился, нанося удар ножом. Словно мальчишка из интеллигентной семьи, которому впервые пришлось ударить обидчика. Не поднимая век, потянул нож, чтобы выдернуть его из плоти для следующего удара. Но лезвие застряло намертво.
Открыл глаза. И сначала не поверил им.
Я сидел на корточках на замусоренном бетонном полу. Нож каким-то образом наполовину засел в нём. Как раз в полустёртом контуре, оставленном мелком судмедэксперта, который проводил осмотр тела моего ребёнка. Бывшего Сантёра-монтёра, или нынешнего худосочного маньяка, не было. Я оказался в одиночестве.
Свершилось ли? Ушло ли навсегда зло?
Ещё раз попытался освободить орудие своей мести, пошатал рукоятку. Бесполезно, иначе можно сломать лезвие.
В глубинах подвала что-то зашевелилось.
Я оторвал взгляд от ножа: темнота ощерилась тысячами шевелившихся отростков. Мелькнули сотни хищных багровых огоньков -- чьих-то глаз. Вероятно, неких сущностей, которые наблюдали еженощно за родом человеческим, запутавшимся в своих ошибках. Тех, которые возникли когда-то из бессмысленной людской злобы.
Что оставалось делать? Я повернулся и пошёл прочь, зная, что тьма ползёт следом, тянется шупальцами к моим лодыжкам, норовит ухватить. Но мне было плевать. Я сам в эту минуту - её часть.
Пройдёт тридцать лет, и на этом месте снова найдут детский труп.
А если...