Лэрд было подумал, что Язон, который хоть и не часто, но все же допускал ошибки, перепутал цифры, но Юстиция заявила, что все правильно. «Именно так все и было, – сказала она. – Последние десять тысяч лет Язон проспал на морском дне, да и до этого не раз погружался в сон».
– Так ты… ты тоже пользовался сомеком, – еле выговорил Лэрд.
– Я был пилотом космического корабля, – объяснил Язон. – В те времена наши корабли были куда медленнее, чем нынешние. И мы, пилотирующие их, мы были единственными, кто действительно нуждался в сомеке.
– Но сколько же тебе лет?
– Еще до того, как на эту планету ступила нога человека, я был уже стар. А что, это имеет какое‑то значение?
Лэрд не знал, как выразить обуревающие его чувства, а потому спросил о том, что было бы ему более понятно:
– Так ты Бог?
Язон не рассмеялся, услышав такую глупость. Вместо этого он задумался. Ответила Юстиция: «Всю свою жизнь я звала его Богом. Пока не узнала поближе».
– Но как ты можешь быть Богом„ если Юстиция обладает куда большими возможностями, чем ты?
«Я его дочь, между нами пять сотен поколений. По‑моему, достаточное время, чтобы дети Бога чему‑то да научились».
Лэрд взял из рук Язона вереницу маленьких колбасок и повесил ее над огнем коптиться.
– Знаешь, мне никто не говорил, что Бог умеет делать колбаски.
– Это так, мелочь, чему только не научишься за долгую жизнь.
Был уже полдень, поэтому они направились в дом, где мать молча подала им блюдо с сыром, буханку горячего хлеба и сок перезрелых яблок.
– Вкуснее даже на Капитолии не едал, – отметил Язон, и Лэрд, припомнив безвкусную пищу, которой пичкали Язона в детстве, охотно согласился.
– Так, – сказал Язон. – Осталась последняя стадия подготовки, и ты можешь приступать к написанию книги. Но сейчас нам нужны чернила.
– Старый писарь оставил немножко, – напомнил Лэрд.
– Коровья моча, – скривился Язон. – Я научу тебя делать чернила, которые продержатся очень и очень долго.
Услышав это, мать не могла скрыть недовольство:
– В доме столько работы, – сказала она, – а ты забиваешь Лэрду голову всякими дурацкими затеями. Тоже мне важность – чернила!
Язон улыбнулся, но взгляд его был тверд:
– Тано, я трудился наравне с твоим сыном. Снег еще не выпал, а у вас уже столько запасов на зиму, сколько вы никогда не видывали. Кроме того, я заплатил за проживание, тогда как на самом‑то деле это вы должны платить мне за мою работу. Предупреждаю, не упрекай меня в том, что мы с твоим сыном зря тратим время.
– Ты меня ПРЕДУПРЕЖДАЕШЬ?! И что ж ты со мной сделаешь, если я ослушаюсь, – убьешь под моей же крышей? – съязвила она, надеясь затеять свару.
Но его слова жалили, словно пчелы:
– Не стой у меня на пути, Тано, иначе я расскажу твоему мужу, что не он один в этом доме раздувал огонек в потайном горне. И опишу, какие именно путники качали мехи и подбрасывали поленья, дабы огонь твой не угасал.
Глаза матери округлились, и, резко умолкнув, она снова принялась крошить турнепс для супа.
Это ее смирение было настоящим признанием поражения. Лэрд смотрел на нее с презрением и страхом. Он думал о своем худеньком тельце и узких плечах, думал; какой же путник зачал его. «Что украла ты у жизни?» – мысленно спрашивал он мать.
«Ты сын своего отца, – раздался голос Юстиции. – И Сала тоже была зачата им. Те, кто охранял вас от боли, следили и за тем, чтобы незаконнорожденные дети не появлялись на свет».