Вот, значит, какие слова запали ей в душу. "Гомер – моя копия, таким же будет сын Гомера. Роди сына с глазами цвета чистого неба. Назови его Язоном. Гомер – это я, таким же будет сын Гомерам.
– Я не убийца, – прошептал Язон. Мать вздрогнула.
– Но я вижу, что отец…
Она вскочила и кинулась к нему, опрокинув по дороге стул, протягивая к Джэйсу руку, словно пытаясь зажать ему рот.
– Следи за тем, что говоришь, сынок, разве ты не знаешь, что и у стен есть уши?
– Гомер – это я, – громко сказал Джэйс, – таким же будет сын Гомера.
Мать в ужасе воззрилась на него. Он словно назвал по имени глубокий ее страх. Подчинившись воле Улисса, она произвела на свет еще одного Разумника.
– Не может быть, – прошептала она. – От матери к сыну, только так…
– Должно быть, есть в этом мире и другие возможности, – проронил Джэйс, – а не только те, что кроются в Х‑хромосомах и обретают силу, совместившись с пассивной У‑хромосомой.
Внезапно она сжала руку в кулак и с размаху ударила по губам лежащего Джэйса. Он вскрикнул от боли; кровь залила рот. Он попытался заорать на мать и едва не захлебнулся. Она же отшатнулась и, всхлипывая, впилась зубами в руку, ударившую сына.
– Нет, нет, нет, – повторяла она. – От матери к сыну, ты чист, ты чист, не его сын – мой, не его сын – мой…
Однако, проникнув в разум матери, Язон увидел, что она смотрит на него теми же самыми глазами, которыми смотрела на любимого мужа. Как ни верти, а у Язона было лицо Гомера Вортинга, хорошо известное всем, даже детям, которых запугивали этим человеком‑монстром с самой колыбели. Он был моложе, губы были чуточку полнее, глаза – мягче, и все равно это лицо когда‑то принадлежало Гомеру. Мать любила и одновременно ненавидела его за это.
Она стояла посреди комнаты, лицом к двери, и Язон увидел: ей кажется, будто на пороге стоит вернувшийся Гомер, будто он улыбается и говорит: "Все уладилось, и я вернулся, чтобы вновь мы были с тобой единым целыми. Язон проглотил скопившуюся во рту кровь, слез с кровати, обошел мать и встал перед ней. Она не замечала его. Ее помыслы сосредоточились на любимом муже, который протянул руку, коснулся ее щеки и произнес: «Ююл, я люблю тебя», – и тогда она шагнула навстречу к нему, в его объятия.
– Мама, – позвал Язон.
Она вздрогнула; глаза ее прояснились, и она увидела, что сжимает в объятиях не мужа, а сына с разбитыми губами. Она разразилась рыданиями, приникла к нему, оторвала от пола и, заливая его лицо слезами, дотрагиваясь до окровавленных губ, принялась целовать, повторяя и повторяя:
– Прости, прости, прости, что родила тебя, простишь ли ты меня когда‑нибудь?
– Я прощаю тебя, – прошептал Язон, – за то, что ты позволила мне родиться.
«Мать безумна, – про себя подумал он. – Безумна и знает, что я обладаю даром проникать в разум других людей. Если на нее как следует поднажать, она все расскажет – и тогда нам конец».
На следующий день ему придется идти в школу. Если он останется дома, он обличит сам себя. Тогда за ним придут прямо сюда и наткнутся на Ююл, на жену самого Гомера Вортинга – на Ююл, суженую чудовища, так она мысленно называла себя. "О Господи, зачем я полез в ее разум?з– повторял он про себя, ворочаясь с боку на бок. Долгое время ему никак не удавалось уснуть; пришедший наконец сон был прерывист, и Джэйс часто просыпался, все пытаясь придумать выход из, казалось бы, безнадежной ситуации. Спрятаться, превратиться в «стенную крысу»? Он понятия не имел, как люди ухитряются выжить на Капитолии без специального кода на руке – они вынуждены всю жизнь скрываться в вентиляционных шахтах и красть все, что плохо лежит.