– Что вы ищите здесь, почтенные? – спросил их незнакомец.
– У нас письмо для Пьетро Мори, – сказал Бертран, протянув конверт из Флоренции. Слуга быстро взглянул на конверт с печатями, кивнул головой, и сказал лишь :
– Подождите, сеньоры, – и опять закрыл калитку, и посетители ждали в нетерпении решения магистра.
Опять застучали каблуки во дворе, столь желанная дверь распахнулась, и с уже знакомым служителем стоял рядом строго, но дорого, одетый сеньор, держащий в правой руке отличную трость.
– Я рад вам, сеньоры, меня зовут Пьетро Мори. Проходите, а слуг проводит Федерико, – он кивнул на своего привратника, – в людскую, им будет вполне удобно.
Новые ученики вошли во двор, с любопытством осмотрелись, здесь как и во многих домах, было несколько деревьев, гордо именуемых садом, и вокруг была разбита изящная дорожка, и росли благоухающие розовые кусты. Два сеньора шли за магистром Мори вглубь садика, где стояли несколько кресел и возвышался стол со стопкой книг.
– Прошу вас, садитесь, – предложил магистр своим гостям, указывая на простые кресла, и одел очки в серебряной оправе, на свой чуть крючковатый нос, – рад вам, получил письмо из Флоренции, от сеньора Алессандро Гентилески, что вы прибудете в Рим ко мне и желаете познать
Пьетро Мори
тайны Неоплатоников. Братья поручились за вас, и я готов рассказать, то что знаю, что мы, последователи Плотина и Макробия, ученики учеников
великолепного Джованни Пико из Флоренции, а среди его последователей был и Сандро Ботичелли, и Леонардо да Винчи и семья Лоренцо Медичи, и он отстоял философа от инквизиции.
Петр Борисович сел поудобнее в кресле, и достав блокнот, стал записывать за магистром. Сьер Бертран был поглощен тем же, старательно выводя буквы в толстой тетради.
– Если что-то будет непонятно, спрашивайте. Мы, как наследники Платона, основываем наше обучение на диалоге между Наставником и учеником, без слепого и безумного зазубривания, как у схоластов.
– Итак, я начинаю. Основы наши идей были заложены еще Гомером, в его поэмах и гимнах, где слепой певец показал себя более зрячим, чем видящие, но не замечающие ничего люди. Гомер открыл нам, что все сущее связано между собой, включая Мировой Разум, Золотой Цепью взаимной важности и нужности. Гомер сказал о этом образно, словами поэта:
«Не было мне суждено увидеть цепь златую
И увидевший и коснувшейся ее увидит Царство Небесное».
Платон же указал, что человек способен поступать правильно, лишь когда может отличить Добро от Зла. А отличить он может лишь посредством своего Разума и опираясь лишь на Знание, ибо не Зная, как ищущий отличит одно от другого, Добро от Зла? Вот для чего и была создано движение Просвещения, дабы открыть глаза взыскующим Истину, и дать Инструмент в виде собственного Разума, дабы они могли поступать Правильно, то есть наказывать Зло, и творить Добро. И символом Разума Иллюминаты избрали Минерву, или Афину -Палладу, ведь одно из ее имен- София и означает Божественную Мудрость.
– И вот почему, – спросил Шереметев, – я видел статую Минервы, и в Лабиринте в Стра, и гроте парка Боболи.
– Да, так и есть. Это признаки любого ищущего подлинной мудрости, и это означает, что для адепта с установлением в символическом центре его владений статуи Минервы, он ставит в основу всего в мире именно Разум, и именно на него он и опирается.
– А как же Благо, сеньор Мори, – спросил Бертран, оторвавший глаза от тетради.
– Человеческий разум способен понять Благо личное и общественное, и искать собственное Благо посредством достижения общественного.
– А Истина, Учитель, – спросил Шереметев, записывая слова в блокнот.
– С Истиной проще, – улыбнулся магистр, – Истину можно отличить лишь посредством Разума, опираясь на Знание. И поэтому не бывает излишнего знания для ищущего. Но пути познания должны быть достойными.
– А Единое, маэстро? – думая поймать Учителя в ловушку, спросил де Грасси, – как понять это?
– Опять- таки через золотую цепь Гомерову, соединяющую все сущее, и связывающее между собой. Разве короли могут быть без своих генералов, а те без своих солдат, они без денег из казны, а казна без налогов, ну а налоги без податного сословия? Так что король, получается связан со семи своими поданными золотой нитью, и не может существовать без них. Вот в этом и состоит принцип Единства, что и малое и большое неразрывно связаны между собой.
Так продолжался этот урок, и он был не один.
Однажды, возвращаясь в гостиницу, граф Шереметев встретил двух щеголеватых итальянцев, стоявших и разговаривающих с лакеем его постоялого двора.
Два бандита
– Здесь живет приезжий из России, – спросил один, – его зовут граф Шереметев. У нас к нему дело.
– Нам ничего не было сказано о вас, сеньоры, – твердо проговорил служитель, – и был ли здесь этот господин, мне неизвестно.
Петр Борисович с вниманием наблюдал эту сцену. Один из посетителей картинно выставил левую ногу вперед, демонстративно достал надушенный платок из кармана, и поднес к своему носу, элегантно опираясь правой рукой на трость. Его приятель посмотрел на франта и усмехнулся, покачав головой.
Микеле и Джузеппе
– Мы договаривались, и его лекарь нас вылечил, и произошло это похвальное событие недалеко от Рима, и лечение носило не только медикаментозный характер.
– Сеньор большой философ, – заметил лакей, – я передам господину графу, но сеньору философу следует держать наваху не так на виду, а то этот нож порвет вам ваш новый камзол, – говорил служитель с изменившемся лицом, и потянулся рукой за стол, доставая что-то.
Спектакль пора было заканчивать, ибо эта удачная реприза, напоминающая «Двенадцатую Ночь» Шекспира, грозила перерасти в ужасную сцену с лужами крови на полу, и Шереметев подошел к посетителям, своей упругой походкой, проверив на ходу, легко ли выходит клинок из его трости.
– Приветствую вас, почтенные, – заговорил граф, подходя со спины к своим интересантам, и не видя их лиц.
Оба стремительно повернулись, и Петр Борисович уже схватился за трость другой рукой, готовясь выдернуть лезвие одним рывком, как вдруг оба сняли шляпы и склонились в изящном поклоне.
– Сеньор, мы прибыли в гостиницу, готовы исполнить ваши повеления, – проговорил один итальянец, внимательно глядя на графа, и тревожно хмуря брови, – Граф не узнал нас, богатыми будем, – пошутил он, – Я же Джузеппе, ваш лекарь вылечил мне ногу, а это Микеле, – он кивнул на франта с платком, и тот поклонился еще раз.
– Я рад вам, – пробормотал граф, не веря глазам, и предчувствуя подвох, – но вы выглядели немного не так.
– Сеньор же дал нам немного скуди на обзаведение, -начал Джузеппе, – и колено не болит, – Микеле, – он толкнул приятеля локтем в бок, от чего тот ойкнул, – начал новую жизнь, помогал матери в Остии. Мы пришли к вам на службу.
– Да сеньор, – подтвердил другой бывший бандит, кивнув с необычайной важностью, и убирая наваху в другой карман, что бы не торчала на виду, – мы ваши преданные слуги.
– Хорошо, – и Шереметеву пришла в голову отчаянная мысль, – нужно поговорить, – и он перешел на почти шепот, – но не здесь, без лишних ушей.
– Хорошо, сеньор, – кивнул Джузеппе, – есть неподалеку тихая харчевня.
И троица двинулась по улицам и переулкам Рима, Петр Борисович осматривался вокруг с несказанным интересом, правда подумал, что из этих улочек сам не выберется. Шел впереди Микеле, надвинув новую шляпу поглубже, так что редким путникам не было видно его глаз. Мимо них прошел шарманщик со своим инструментом, да пара ярко одетых и накрашенных и кудрявых черноволосых барышень.
– Это артистки, Микеле? – спросил граф, посмотрев на удаляющихся женщин, – весьма красивы.