— Как же надоел этот грохот! Его даже на улице слышно.
Отец вошел в комнату и выключил телевизор. Только тут мы поняли, что все это время он был включен.
В комнате внезапно стало тихо. Отец стоял на пороге. От его крупного крепкого тела исходил холодный металлический запах. Одет он был в блестящую черную кожаную куртку. Его запах мгновенно пропитал комнату, вытеснив затхлый аромат табачного дыма и кимчи. Все молчали, никто не смотрел телевизор, и, когда он вдруг умолк, наступила странная тишина. Тетя с разинутым от удивления ртом и дядя с очками в руке застыли, как полароидные снимки серого ненастного вечера.
Дядя спросил нашего отца, почему тот не предупредил о своем приезде, но сделал это из простой вежливости, потому что мой отец никогда не звонил и не писал. Он всегда объявлялся неожиданно, просто возникал на пороге, рывком распахнув дверь.
Своими огромными натруженными руками он взъерошил нам с Уилем волосы: «Все в порядке? Вы по мне скучали?» Он расхохотался, а я покраснела. Я не знала, все ли у меня в порядке и скучала я по нему или нет.
Ничего не ответив, я сквозь упавшие на лицо волосы бросила взгляд на улицу. Дверь осталась открытой, и я заметила, как по двору шустро пробежала крыса, закончившая обыск помойных баков.
Лицо у отца было осунувшимся и усталым. Он сказал, что всю зиму работал очень далеко, на строительстве плотины, командовал солдатами и заключенными. Река билась в скрепленные цементом валуны: если ветер достигал ураганной силы, водный поток мог разрушить все сооружение.
Отец рассказывал, что река зимой выглядит очень темной, и он не вынес бы ее вида без водки, описывал, как исчезают люди, унесенные порывом ночного ветра, или бурной водой, или взрывом динамита.
— Этим занимаются заключенные. И часто тонут в реке в безлунные ночи.
Когда я услышала слово «заключенный», в моем воображении возник образ непроницаемо черной тени со скованными цепью ногами, медленно бредущей по воде. Я даже видела, как она тонет, не успев издать ни звука. Я спросила, правда ли, что заключенных заковывают в кандалы, и отец рассмеялся:
— Ха-ха-ха, ты читаешь слишком много комиксов. Сегодня такого уже не делают.
От звуков голоса отца и его громкого смеха вибрировали тонкие перегородки. Этот голос перебарывал державшие нас взаперти холод, зимний ветер, бешенство перекрытой реки и боязнь темноты.
— Я забираю детей. Я нашел жилье и женщину. Ты был прав, старший братец. Я должен поставить крест на той, что бросила собственных детей, взять себя в руки и жить, как все.
— Так не годится! Ты должен сам заниматься дочерью и сыном! Сколько можно доверять их кому попало?
Дядя покачал головой.
Отец купил нам одежду. Уилю новые вещи оказались так велики, что рукава и брючины пришлось подворачивать три раза, с моими обновками все получилось наоборот. За зиму я очень выросла, а Уиль не прибавил ни сантиметра.
Мой отец всегда приезжал издалека. Когда одно время года сменяло другое, он возникал в воротах, неся на плече знакомую сумку, а в руках пакет с не подходящей нам по размеру одеждой.
Тетя поднялась на чердак и вернулась с запылившимся рюкзаком. Там лежали наши вещи, когда мы сюда приехали. Уиль думал, что отец привез нас к тете в этом старом мешке, но у него в голове вечно все путалось, так что он ошибался.
Тетя вышла во двор и принялась выбивать рюкзак ручкой щетки. Пыль летела столбом.
Она сложила туда вещи и одежду наших двоюродных братьев, которая стала им мала. Много времени это не заняло. Уиль снова включил телевизор: начинался «Tomo, космический мальчик». Уилю не требовалось смотреть на часы — он каждый день нажимал на кнопку в одно и то же время. Ровно в пять. Наверное, его внутренние ходики сами настроились на эту цифру. Уиль не слишком хорошо определял время и путал стрелки, но, когда настенные часы в гостиной и те, что тикали у него в голове, показывали пять, он как будто слышал первые слова заставки к фильму: «Tomo, дитя света, ты несешь миру справедливость…» — и включал телевизор.
«Tomo, космический мальчик» был его любимым мультфильмом.
Тото родился от ослепительного света и жуткого грохота, когда столкнулись две звезды. Тото окутан сиянием, ведь он — дитя Вселенной. При рождении Тото получил волшебную саблю и ему было обещано бессмертие — но при одном условии: он не должен плакать, ведь души у него нет.
Тото побеждает всех космических злодеев: кошмарных рептилий, тысяченожек и железных монстров, чей мозг и сердце состоят из кучи винтов и зубчатых колесиков. Иногда злодеи выглядят как искорки света. Они перемещаются в пространстве огромным скоплением, а когда разлетаются, то чудесно сверкают, но я знаю, что они — плохие. Если эти существа прикасаются к деревьям, травам и рекам, те пересыхают. Победить их можно только с помощью волшебной сабли. От удара этим оружием они превращаются в черных мошек и подыхают.
Уиль — кретин. Он должен был пойти в третий класс начальной школы, но не выучил даже таблицы умножения, не умел читать, хотя придурком я его считала по совсем другой причине. Он верил, что Тото из мультика существует на самом деле и перемещается туда-сюда по воздуху, а он сам, Уиль, научится в один прекрасный день летать, как Супермен. Моего несчастного братца-дебила можно было только пожалеть.
— Собирайте вещи.
Передача еще не закончилась, но дядя терял терпение. Всех вещей у нас были только ранцы, которые мы не открывали с самого начала каникул.
Уиль нехотя встал, не отводя глаз от экрана.
— Что же, прощайте, берегите себя, — сказала нам на прощание тетя.
Тут я впервые увидела ее глаза. С самого первого дня она ни разу не смотрела нам прямо в лицо, а если бурчала: «Это все равно что какать в чужие штаны. К чему мне заботы об этих детях?» — ее зрачки медленно вращались под полуприкрытыми веками, а мешки под глазами подрагивали.
Дядя подарил каждому из нас по тысяче вон. Уиль был так увлечен мультфильмом, что не заметил, как потерял свою банкноту. Я подобрала ее и положила ему в карман.
Наши двоюродные братья еще не вернулись с занятий тэквандо и информатикой. Будь они дома, я бы наверняка громко спросила у отца, будем ли мы теперь жить вместе — только мы, и никого больше, — в настоящем доме.
Когда мы вышли во двор, тетя зажгла лампу дневного света, и дом у нас за спиной засиял, как большой светлячок в ночи.
Мы шли с ранцами на спинах следом за нашим отцом, который нес сумку с вещами. Соседка, вышедшая выбросить золу, долго смотрела на нас. Проходя мимо нее, я гордо подняла голову, хотя сама не знала, чего хочу больше: чтобы на нас смотрели или чтобы нас никто не замечал.
В том уходе на закате солнца с ранцами за спиной, когда удлинившиеся тени легли на дорогу за нашими спинами, было что-то одинокое, как в изгнании, и напоминало сказку о людях, собравшихся в далекое путешествие. Мой отец появился без предупреждения, но мне казалось, что чей-то печальный голос уже предупреждал меня когда-то, что однажды я должна буду покинуть этот дом, и теперь я выполняла его приказ.
В конце улицы я обернулась. Дом дяди, который мы только что покинули, скрылся из виду, словно испарился.
Чем дальше мы уходили, тем более зыбкими становились воспоминания о доме. Очень скоро они растаяли — как не бывали. Ушли в небытие бесчисленные дни и вечера, лица дяди, тети и двоюродных братьев. Дядино покашливание, звук шагов, запах кимчи, пропитавший кухню, звяканье посуды… все исчезло.
Мой отец остановил такси и посадил нас в машину.
Мы проехали мимо дядиного агентства «Хэсонь», рынка, где тетя совершала ежевечерний обход, и школы, где мы учились. Двор в сумерках казался пустынным, кто-то медленно спускал с мачты национальный флаг.
Потом я перестала узнавать окрестности — мы никогда не заходили дальше школы. Такси ехало незнакомой дорогой. Уиль смотрел в окно и напевал гимн космического мальчика Тото.
«Тото, дитя света, ты несешь нам справедливость. Рази злодеев своей волшебной саблей! Спаси мир во Вселенной!»