Любил литературу, историю, много читал. Был далеко не первым учеником в классе, но во время диктантов по русскому языку отличники подсаживались ко мне поближе: писал почему-то без ошибок, хотя и не успевал выучить всех правил. Может быть, дядя Ваня был прав, советуя мне остановиться на юриспруденции и ехать в Тбилиси учиться. Во всяком случае, эта идея мне нравилась.
Еще я очень любил музыку. Мог часами просиживать у черной тарелки радио. Если заранее узнавал, что будет исполняться 5-я или 6-я симфония Чайковского, симфонии, сонаты Бетховена, старался не пропустить. Дядя Карлуша говорил, что у меня хороший слух, хорошая музыкальная память. Сейчас думаю, мог бы стать музыкантом, направь меня вовремя чья-то рука. Направить было некому – дядя Карлуша рано умер, и в последний раз наш оркестр играл у него на похоронах. А потом забросили свои инструменты.
Если бы… если бы…
В ту пору я твердо знал только одно: кем бы ни стал, чем бы ни занялся – все равно буду играть в футбол. Хочу играть! Не надевать время от времени форму, бутсы и выходить поразмяться, а играть в команде, рядом с мастерами.
Почти все мальчишки гоняют футбольный мяч, забивают голы или стоят в воротах, переживают наслаждение, азарт игры. А во взрослой жизни становятся токарями, учеными, инженерами, музыкантами, оставляя за собой в футболе лишь роль болельщиков. Меня такая роль не устраивала. Футбол был для меня возможностью самовыражения. Верю, что футболистами рождаются, задача тренеров – разглядеть способности подопечных, помочь им раскрыться. От природы я был мальчишкой шустрым, быстрым, координированным, на поле мне многое легко давалось, поэтому невольно усложнял задачи, иначе не было бы интересно. Наверное, я добился большего, чем многие мои товарищи из уличных команд, и футбол уже не был для меня только развлечением. Поднялся на ту ступеньку, с которой уже видна вся сложность игры, сложность тактики, техники, беспредельность их совершенствования.
КРЫЛЬЯ
На Курском вокзале нас встречал Горохов. Пританцовывал от холода на платформе, но, как всегда, был в хорошем настроении:
– Не робей, южанин! Московские зимы – пустяки, понимаешь ли. Сердца у москвичей горячие, не дадут замерзнуть.
Мы сели в троллейбус и поехали к Владимиру Ивановичу домой. Троллейбус шел по Садовому кольцу. Садовое? А где же сады?..
Москва ошеломила. Широкие улицы, огромные площади, беспрестанное движение, гул, автомобильные гудки, толпа. А вспоминаешь сейчас послевоенную Москву и удивляешься: какой же она была маленькой в сравнении с нынешней! Чуть в стороне от Садового кольца уже начинались приметы окраины – маленькие деревянные домики вдоль трамвайной колеи.
Но в то время, особенно после тихого Сухуми, где самым людным и шумным местом был базар, город казался гигантским, непостижимым – как здесь жить, как ориентироваться? Неужели можно к нему привыкнуть?
Теперь Москва стала родной: прожил здесь большую часть жизни. Разумеется, как все москвичи, жалуюсь на шум, на толпу, толчею, сумасшедший ритм, а едва оторвавшись от всего этого, скучаю – домой бы скорее, в Москву!
Из окна Гороховых тоже был виден кусочек Москвы: проплывали валенки с калошами, резиновые ботики, постукивали, поскальзывали по тротуару чьи-то белые фетровые бурки, отделанные кожей… Семья Гороховых – Владимир Иванович, Клавдия Михайловна, двое ребятишек, Андрюша и Алла, – жила во Вспольном переулке, недалеко от площади Восстания, в старом доме, в небольшой подвальной комнате, куда едва пробивался дневной свет. И, несмотря на тесноту, меня приютили. Не на день, не на два – на несколько лет. В темном чулане на большом сундуке устроили постель.
– Будь как дома, Никита, – сказала при знакомстве Клавдия Михайловна.