Мы еще повоюем - Мартынова Маргарита

В этом году зима в Ясеневку пришла рано. Навалилась пышной белой пеленой ровно в самом конце октября. Пнула легким морозцем, ущипнула селян за бока, а через пару недель и вовсе сковала льдом мелкую речушку. Мальчишки, невзирая на все запреты взрослых, играли на тонком речном льду, но, все же, осторожничали и далеко от берега не уходили. Да и вряд ли Ясю – так местные жители называли речку – можно было считать опасной. Ирина помнила свою молодость – уже тогда Яся едва доходила ей до кончика носа, с годами уж точно обмельчала. Женщина остановилась на узком мостике, прижимая к себе вязанку хвороста, и задержалась взглядом на западе. Только ровное бело-голубое небо. И тишина.

До линии фронта отсюда было далеко. Ирина верила, что не дойдут фашисты сюда, не пустят их наши солдаты. В прошлом месяце младший сын письмо с фронта прислал, говорит, держат они фашистского гада, держат. Не видать Гитлеру советской земли, бежать назад до самого Берлина будет еще быстрее, чем сюда пришел. Женщина вдруг улыбнулась: так уж привыкла она делить своих обоих сыновей на старшего и младшего, хотя и разницы между ними было всего-то десять минут. И обоим сейчас уже двадцать. Сильные, крепкие, смелые – все в покойного отца. Как только докатилась до Ясеневки весть о вероломном фашистском нападении на Советский Союз, так оба они и попросились на фронт. На танках сейчас давят захватчиков. Справятся.

Ирина продолжила путь. Среди сугробов селянами были протоптаны узкие тропинки, где два человека могли разойтись с трудом. Впрочем, в лес за хворостом ходили немногие. У кого-то в семье еще оставались старики, от которых можно было бы ждать помощи, или молодежь, которая по тем или причинам не ушла на фронт. Ирине рассчитывать было не на кого. Наколоть дров или срубить дерево ей было не по силам, проще веток сухих в подлеске собрать, благо, и идти тут всего четверть часа.

Двадцать лет назад она приехала в Ясеневку вслед за мужем – да тут его и похоронила спустя десять годков. Нет справедливости все-таки в этом мире, – думала тогда Ирина, но сейчас все казалось другим и выглядело иначе.

Шел второй год войны. Двести человек осталось в селе. Женщины, дети, да несколько стариков. И самым важным жителем для всех стал старый Афанасий. Сельский почтальон, который почту в Ясеневку доставлял, да в соседнюю через поля Березовку. Дважды в неделю – как часы. И в дождь, и в холод: дед Афанасий с неизменной сумкой шел по селу. Принесет фронтовое письмо – счастье, весточка. Жив, значит, муж или сын. А, бывает, молча приходит, кладёт похоронку, да также тихо и удаляется. Тридцать. Столько похоронок за все время уже получили в Ясеневке. Соседка Ирины уже две получила: на сына и сноху, Лариску. Фельдшера, которую призвали на фронт. Вот оно как бывает.

Вот так вернутся мои мальчишки, – подумала в тот момент Ирина. – А друг уже нет…

В то, что сыновья вернутся, женщина верила слепо. По селу слухи разные бродили, что отступает Гитлер, гонят его. Значит, недолго войне осталось быть, не справятся фашистские войска с духом советского солдата.

Снег под сапогами монотонно скрипел. Показались первые дома Ясеневки с возвышающимися вокруг заборов сугробами. Уже вторую зиму некому было в селе снег на улицах убирать, мужских рук сильно не хватало, женщины справлялись сами, как могли. В спокойное довоенные времена любой ясеневец мог на тракторе проехаться и расчистить заносы – и просить не надо было, а теперь, разве что, к весне выделят топливо для техники: на посевные работы. Другое время сейчас. Ирина вздохнула и снова обернулась назад. Где-то там идет война. Далеко отсюда. Здесь, над Ясеневкой, небо ровное-ровное, голубое с синевой и тонкой дымкой облаков, уползающих в сторону подлеска.

Навстречу Ирине показалась прихрамывающая девичья фигурка в наспех застегнутом пальто. Анька, племянница завхоза. Тоже на фронт хотела, только, кто ж ее такую туда возьмет. Женщина помнила, как три года назад взбесившийся конь скинул с себя молодую наездницу, и та почти перестала видеть одним глазом от удара головой.

Девушка поравнялась с односельчанкой, поздоровалась, опустив голову, и свернула к своей калитке. Ирина слегка растерялась: не похоже на Аньку. Несмотря на все свои увечья, та всегда была открытой и болтливой девицей. Слегка поведя один плечом, женщина задумчивым взглядом проследила направление струйки дыма из трубы, наблюдая, как она распадается на маленькие облака и сливается с морозным воздухом, потом прибавила шаг. Ветер покалывал лицо, но Ирина не ощущала этого. Громоздкая вязанка хвороста затрудняла ей шаг, теплый платок наползал на лоб. Женщина остановилась, чтобы перевести дух. У уличного колодца стояла пожилая односельчанка. Тяжелая колодезная цепь пронзительно звенела на морозе.

– Здравствуй, теть Зин! – окликнула соседку Ирина. – Давай, помогу!

И, бросив свою ношу на землю, схватилась за рычаг.

– Как твои ноги? – спросила она.

Зинаида Львовна не ответила. Прищурила подслеповатые глаза на Ирину, посмотрела куда-то вниз, потом снова взглянула на соседку. Казалось, она тоже, как и Анька, боится сказать лишнее слово. Ирина вздрогнула.

– Теть Зин…Двадцать лет тебя знаю, – она ощутила, как погружается ведро в воду и зачем-то заглянула в колодец. – Говори уж, какую думу крутишь…

– Неправильно, Ира, в моем случае говорить что-то… Тут слов нет, а спрашивать – тем более, но уж прости старухе ее любопытство, – Зинаида Львовна стянула с морщинистой руки вязаную варежку, стараясь не встречаться глазами с собеседницей. – Скажи только, кто?

Повисло молчание. Ирина напряженно смотрела на покрытый тонкой коркой льда и снега, колодец, ничего не видя, и пыталась понять смысл фразы. Потом выпрямилась и чуть налегла на рычаг.

– Что значит – кто? – спросила она отрывисто.

– …На кого…похоронка пришла…из твоих пацанов?

Цепь зазвенела, ведро с гулким плеском погрузилось в ледяную воду. Охваченная ужасом, Ирина отпрянула от колодца, едва удержав равновесие.

– Сегодня среда, – промелькнуло в ее мозгу. – Почтовый день!

Кажется, Зинаида Львовна поняла причину такой реакции. Она охнула

– Боже правый…Ты еще почту не получила? Прости бабку…

Но Ирина уже спешила в обратную сторону. К дому, где жил почтальон Афанасий. Бежала, неуклюже размахивая руками и стараясь не упасть. Подошвы слегка стоптанных сапог сильно скользили в утрамбованном снегу, фуфайка расстегнулась, по лицу расплывался алый румянец в противовес белеющим губам. Мыслей не было никаких, вопросов тоже.

– Вот возьму извещение в руки, тогда поверю, – пыталась сказать себе женщина, но голос где-то внутри сообщал, что это уже ничего не изменит. Не бывает таких шуток. И не сейчас.

У калитки к Ирине бросился Дозор. Залаял, припав на передние лапы, зарычал, мотнув головой, и прижал уши. Растерялся. Даже не заметив пса, женщина вбежала во двор и заколотила по оконному стеклу, потом побежала к крыльцу. Не успела.

На пороге появился дед Афанасий в наспех накинутой фуфайке и развел руками.

– Нельзя тебя не заметить, так бежишь… Урониться можешь.

Слов у Ирины не нашлось. Она лишь захватывала белыми губами морозный воздух и всматривалась в лицо старого почтальона, пытаясь в его глазах найти ответы на свои невысказанные вопросы. Тот, видимо, все понял

– Вот же бабоньки, а! – вдруг добродушно усмехнулся дед Афанасий. – Растрындели! Что видели – не знают, но уже разнесли весть всему селу! – и прибавил. – Не тебе пришло…

Ирина на секунду растерялась, соображая.

– Но как же… Селиванова я…

– А то ты одна на всю округу Селиванова! – усмехнулся почтальон, прислоняясь к столбу, поддерживающему подкрылечник, и ущипнул себя за усы. – Мы что? Мы – Ясеневка! А то – в Большую Ясеневку! Вон туда, – он махнул рукой. – За лесом, по ту сторону тракта. А все такие шустрые, усмотрели, пока я почту разбирал, да растрещали лишнего… По ошибке сюда попало, завтра повезу, куда следует.

Дед Афанасий вздохнул. Своей односельчанке весть получилась радостная, а вот кому-то придется доставить и горе. И хотелось бы избежать подобного, да нельзя.