– А я знаю? – бурчит Володин.
– Где был Козлов? – говорит Силин, словно не слышал ответа подчиненного.
– Не знаю, я за ним не слежу… к собачьей работе не приучен…
– Выходит, я приучен, – почти ласково спрашивает Силин, – так?
Но Володина голыми руками не взять. Он делает вид, что не расслышал вопроса старшины.
– Так где был Козлов?
– Не знаю, только что рядом крутился, а потом пропал… ну я ему, салабону…
– Ты послал его за водкой? – прерывает володинские причитания прапорщик.
– Чуть чё, сразу я, – закрутил Володин, – он, чё ли, сказал?
– Если б он, – говорит Силин, прикрывая Козлова, – ты б уже рядом с «губой» был.
Здесь Силин перебрал, и Володин усмехается: знает, что гауптвахта далеко, да и кто его туда повезет – все заняты, а на другие взыскания ему наплевать, Чем можно наказать военного строителя, работающего в конце года по двенадцать часов в сутки и без выходных?
– Володин, – вмешиваюсь я, – и семнадцатое, и сегодняшняя водка твоих рук дело.
– Докажите.
– Не беспокойся, это не так трудно, как тебе кажется, докажем.
– Ага, это вы можете, – кривится Володин, намекая на мое юридическое образование.
– Станешь борзеть – будешь служить в другом месте, – говорит Силин.
– Чуть что, сразу «в другом месте», а я его не боюсь: я там уже был… там лучше, чем у вас…
– А тебя и не пугают, – строжится старшина, – разъясняют, чтобы потом слез не было… со мной не работали, не разъясняли, что молодежь обижать нельзя…
– Да нужны они мне… пусть живут, – тянет Володин, делая скучное лицо, показывая, что мы ему смертельно надоели…
Препирания в том же духе продолжаются, и ему понятно, что воспитательной беседы у нас не получилось.
– Идите на производство, Володин, – говорю я к неудовольствию Силина, который все еще не теряет надежды «поставить Володина на место», – и имейте в виду: этот разговор последний. – Хотя прекрасно знаю, что никакой он не последний и сколько еще будет таких разговоров.
Володин идет к дверям, а Силин, сердито посмотрев на меня, бросается вслед за ним. Я знаю, что в коридоре он прижмет Володина к стенке, поднесет к носу свой тяжелый кулак и скажет: «Я т-т-тебе не замполит, п-п-понял?»
– П-п-понял, – ответит Володин.
Веригин стоял у окна и ждал, когда из-за угла главного корпуса появится первый караул.
– Тух, тух, – глухо ухала колотушка большого барабана в оркестре, игравшем «Прощание славянки».
– Хрясь, хрясь, – раздавался одновременно с ней удар о мокрый асфальт плаца нескольких сотен сапог.
Развод караулов проходил вне видимости Веригина, но он ясно представлял себе идущих мимо дежурного по караулам сослуживцев, их четкие повороты головами после команды «равнение направо», их прижатые к бокам руки и знакомое всем, кто ходил в строю, ощущение такой же прижатой к бедру руки своего товарища.
Судя по времени, первый караул уже миновал дежурного и перешел на «вольно», вот он, а вслед за ним и другие караулы сворачивают с плаца, чтобы идти к спортивным площадкам, рядом с которыми их ждут крытые брезентом ЗИЛы. Вот оркестр прервал игру, это значит, что последний караул прошел мимо дежурного, а сам дежурный двинулся вслед за колонной, чтобы чуть позже дать команду «По машинам». Команда эта прозвучит минут через десять, и тогда вновь грянет «славянка», откроются зеленые ворота части и первым на улицу выедет уазик с синей мигалкой и сиреной, похожими на милицейские, за ним потянется вся колонна грузовиков с уезжающими на выполнение боевой задачи однополчанами Веригина. А сейчас из-за угла здания покажется первый караул…
– Рядового Веригина к командиру роты, – истошно кричит из глубины расположения дневальный свободной смены.
Веригин по-прежнему смотрит в окно, но первый караул почему-то задерживается.
– Оглох, что ли? – спрашивает его дневальный, стоящий у тумбочки, – к ротному тебя…
Веригин бросает последний взгляд на улицу, поворачивается и идет в канцелярию роты. Постояв какое-то время перед дверью, он открывает ее, делает шаг вперед и оказывается в крошечной комнате, где с трудом помещались стол, шкаф для одежды и несколько стульев.
В канцелярии находилось три человека, впрочем, если верить ротным острякам, не три, а два человека и один писарь. Писарь сидел за столом и с преувеличенным вниманием читал какую-то бумагу, делая вид, что визит Веригина его совершенно не волнует. Люди же, а ими были капитан и старший лейтенант, не сидели, а стояли. Старший лейтенант смотрел в окно, а капитан рассматривал вошедшего так, будто видел его впервые либо увидел в нем что-то новое. Капитана Веригин знал хорошо – это был его командир роты, неплохой в общем мужик, если, конечно, его не доводить до белого каления. Старлей был ему не знаком, но так и должно быть, поскольку тот не служил в полку, а был офицером другой части. Старлей продолжал смотреть с высоты третьего этажа на сквер, в котором молодые мамаши катали детские коляски, и появление Веригина, казалось, его не интересовало.
«Из дальнего гарнизона, – мелькнула в голове у Веригина мысль, как-то объясняющая поведение старшего лейтенанта, – изголодался по цивилизации…»
Веригин делает еще один шаг вперед, насколько ему позволяет пространство канцелярии, щелкает каблуками так, как это могут делать строевики, докладывает о прибытии.
Ротный не останавливает его, как обычно, выслушивает рапорт до конца. Веригин понимает, капитан дает ему возможность показать себя и произвести таким образом благоприятное впечатление на старшего лейтенанта. Но старшему лейтенанту не до строевой выучки Веригина: он весь там, за окном. Так, наверное, глядят на свободу люди, вырвавшиеся из тюрьмы на несколько часов.
– Вот, Дима, – между тем произносит ротный, дружеским тоном, не принятым в обычном обращении офицеров части с подчиненными, – поедешь со старшим лейтенантом… Ты не переживай особенно. Ну не получилась у тебя служба здесь, надо сделать так, чтобы она получилась в другом месте… Иногда полезно немного обжечься… Сам знаешь. Суворов говорил, что за одного битого двух небитых дают… Документы твои у сопровождающего, поедешь с ним, понятно?
– Так точно, – почти кричит Веригин и достигает цели. Старший лейтенант отрывается от окна и смотрит на него, правда без особого интереса.
Веригин же в свою очередь смотрит на старлея, и тот ему не нравится. Однако Дима не может понять почему, то ли из-за брезгливого высокомерия на лице, то ли от непривычных эмблем и черных петлиц на шинели.
«Соляра[5], – думает о старлее Веригин, – что такие понимают в службе и людях…»
– Вопросы к рядовому Веригину, – обращается к старлею командир роты, и даже писарь отрывает глаза от бумаги и с любопытством смотрит на старшего лейтенанта, надеясь узнать его реакцию. Но тот не опускается до вопросов к рядовому Веригину.
– Пять минут на сборы, – говорит он и снова поворачивается к окну.
Через четверть часа Веригин в сопровождении старшего лейтенанта вышел из расположения батальона. Возле спортплощадок уже никого не было: машины уехали, и даже оркестр успел уйти в свое расположение.
«Не проводил ребят в караул», – пожалел Веригин, и сердце его сжалось.
Когда они миновали КПП и вышли на улицу, старлей оглядел Веригина с ног до головы, словно оценивая, и, оценив, заявил:
– Пойдете впереди меня, и чтоб без шуток, шагом марш…
«Пижон», – мысленно обругал сопровождающего Веригин.
Сам он почти год служил в армии и прекрасно знал такую породу офицеров, чаще всего нестроевиков. Впрочем, кого еще могут послать за одним бойцом, как не офицера, не загруженного службой, то есть не имеющего в своем подчинении «любимого личного состава».
Под «конвоем» сопровождающего Веригин добрался до Ярославского вокзала. Здесь старший лейтенант долго смотрел расписание электричек, шевелил губами, записывал что-то в записную книжку, а потом приказал Веригину следовать в зал ожидания. Там они уселись на желтые пластмассовые кресла и Дима заметил, что взгляд сопровождающего и все его поведение стало не таким строгим и официальным, как раньше. Старлей даже предложил ему закурить. Но Веригин отказался, и не потому, что не курил, – баловался в последнее время и даже носил при себе пачку сигарет, для возможного установления контакта с себе подобными, а потому, что не было искренности в предложении сопровождающего, значит, это была подачка, а на подачки, уважающие себя военнослужащие бросаться не должны.