— Папа, не нужно воспоминаний… они признак старости! А ты у меня моложе самых молодых, — обняв отца за шею, сказала вошедшая в комнату Светлана.
— Ладно, стрекоза, иди накрывай чай, — недовольно буркнул Виталий Петрович.
— Что ты ворчишь, Виталий? Спасибо, что хоть такую игру смотришь… Скучно здесь, единственное развлечение — телевизор, — обратилась Лидия Андреевна к Северцеву.
— Почему единственное? Вы здесь в гостях побываете за месяц больше, чем в городе за год, — возразила Светлана.
— Верно, ходим в гости, только уже надоели эти сборища, больно похожи они одно на другое. Я теперь точно знаю, в каком доме чем нас будут кормить: у кого хорошие пироги с рыбой, у кого жареный гусь с яблоками, у кого фаршированная щука. Могу сказать, какой тост произнесет хозяин после второй, пятой и десятой рюмки, когда и чья жена начнет ревновать своего мужа, какие песни будут спеты, какие страшные истории расскажут о далекой таежной старине… — посетовал Виталий Петрович.
Вскоре игра закончилась, хозяин выключил телевизор и зажег свет. Лидия Андреевна поднялась со стула. Светлана очень походила на мать, и Северцев подумал, что в молодости Лидия Андреевна, наверно, была такая же красивая.
— У нас не холодно? — кутаясь в теплый платок, спросила хозяйка.
— Что вы, очень тепло, даже, пожалуй, жарко, — удивившись ее вопросу, ответил Северцев.
— Мне всегда теперь холодно, вы уж не обращайте на меня внимания, — проговорила Лидия Андреевна и вышла из комнаты.
Степанов, заметив недоумение Михаила Васильевича, рассказал ему, что когда началась война, Лидия Андреевна поспешила поехать за родными в Ленинград, но их уже эвакуировали, а ей выехать не удалось — осталась там до открытия Дороги жизни. Пережила самую тяжелую блокадную зиму. Очень страдала от холода, но старинную мебель красного дерева берегла как семейную реликвию, не топила ею. А однажды на месте дома она нашла пепелище… И вот с тех пор постоянно мерзнет…
Мужчин пригласили в столовую. Здесь Светлана уже накрыла стол. Виталий Петрович подошел к холодильнику, достал бутылку, подержал в руках и поставил, потную, на стол, чтобы полюбовались. Потом вытащил длинную пробку и разлил вино в чайные стаканы. Лидия Андреевна осуждающе посмотрела на мужа, но он оправдался:
— Это же токай, рюмками руку отмахаешь… Со свиданьицем, как говорят чалдоны! — И, выпив, скорчил кислую мину.
Северцев смотрел на стакан, покрывшийся бусинками влаги.
— Михаил Васильевич, помогай нам — давай драгу! Мы разведали богатую россыпушку, как-нибудь свожу тебя туда, сам убедишься.
— Возьмите с Матренинского прииска: там драга третий год на консервации, полигон отработали, — предложил Северцев.
— Я заготовлю распоряжение за твоей подписью, но боюсь — банк не согласится, — усомнился Степанов.
— Его это не касается, это наше дело… Откровенно скажу: завидую я тебе, Виталий Петрович, — каждый день у тебя по-настоящему творческий. Вот надумал ты драгу построить — это будет весомый довесок к твоей золотой программе. Признаюсь, в последнее время ко мне все чаще приходит мысль изменить работу, хочется не командовать, а создавать самому. Это Рудаков? — спросил Северцев, разглядывая висящую на стене фотографию.
— Он самый. Мы давно знаем друг друга. Еще на Южном прииске вместе спину гнули, комиссаром у меня был. Я передал ему Южный, когда сюда приехал. Но Сергей Иванович недолго директорствовал на Южном, его избрали секретарем райкома партии. Потом учился в Москве, в Высшей партийной школе. Теперь он секретарь у нас в горкоме… Светлана, пельмени варишь? — крикнул Виталий Петрович дочке.
— Скоро будут готовы! — откликнулась она.
Перед пельменями Степанов принес бутылку спирта, но налил только себе. Северцев категорически отказался. Степанов был недоволен гостем — пельменей он съел только двадцать штук. Хозяину пришлось доедать свою сотню в одиночестве.
— Ты, Михаил Васильевич, ешь как птичка, небось фигуру бережешь, — иронизировал Степанов.
— Зато ты, Виталий, свою давно не бережешь, — заметила Лидия Андреевна, убирая со стола.
— Мне она ни к чему, я женатый, а Михаилу Васильевичу нужно блюсти, — подмигнув, заметил он.
Долго беседовали гость с хозяином. Разошлись только под утро, когда зарозовел восток.
Степанов долго не мог заснуть, ворочался со спины на бок, думал о дочке. Из последнего туристского путешествия Светлана вернулась совсем другим человеком. Будто подменили ее… Влюбилась? Вот и дожили! Дочка уже влюбилась… А ведь еще стоит перед глазами Виталия Петровича встреча, положившая начало другой любви…
Виталий тогда был на последнем курсе Горного института, а Лида только начинала учиться в Консерватории. Там они и встретились на студенческом вечере. Хорошенькая, как сейчас Светка, она была окружена толпой поклонников-студентов, на которых бесцеремонно покрикивала и заставляла выполнять любое, самое взбалмошное, ее желание. А вот перед Виталием Лида как-то сразу присмирела… Забавно все это вспоминать!.. Так в кого же все-таки влюбилась дочка? В Валентина Рудакова?.. Нет, вот уж не Валентин герой ее романа… В кого бы она ни влюбилась, как научить ее быть счастливой?.. Да и вообще — можно ли этому научить?..
Счастье не игра в бабки на майдане: свинчаткой счастливый кон не выбьешь.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Виктор Северцев сидел в майке и трусах за письменным столом в своей маленькой комнате и сосредоточенно читал очень скучную брошюру, придвинув ее к настольной лампе. Этот курносый и веснушчатый парень, длинный, угловатый, совсем не был похож на Михаила Васильевича, мало общего у него было и с Анной, — словом, уродился он, как говорится, ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца…
…Почти год собирал Виктор материалы по транспорту руды наклонными скипами и вот теперь убедился, что материалов у него все-таки недостаточно. Работа над диссертацией заходила в тупик. Винил он во всем своего научного руководителя: поставил проблему, нужную народному хозяйству, но «малодиссертабельную», как выражались в институте.
Особенно огорчалась его мать, твердившая, что главное в жизни аспиранта — поскорее «остепениться»: ученая степень приносит с собою деньги, должность, открывает научную перспективу. Только тогда и можно браться за народнохозяйственные проблемы…
Виктор, собственно говоря, понимал, что ни он, ни его молодые сверстники сейчас ничем не смогут обогатить науку потому, что сами-то ничего не имеют за душой. Но мать называла подобные рассуждения философией бездарностей, стыдила сына, любыми средствами стараясь оставить его служителем храма науки.
С горечью все чаще сознавался себе Виктор, что он, вероятно, попусту теряет годы, что отец был, должно быть, прав, советуя уехать куда-нибудь на рудник, чтобы там набираться опыта.
…В ночной тиши телефонная трель резанула ухо, Виктор вздрогнул.
— Господи, даже ночью нет покоя! — раздраженно откликнулась из другой комнаты Анна.
Виктор плотно прикрыл дверь в комнату матери и, сняв трубку, прошептал:
— Слушаю.
Звонила, конечно, Рита. Только она могла додуматься звонить ночью, придя из своего театра… Ну зачем связался он с ней?.. Вот сейчас она грозила трагической развязкой!
— К чему эти фокусы? Ведь ты прекрасно понимаешь, что семейный очаг не для нас с тобой… Да, да, я влюбился! И звонить мне больше не следует!.. Всего хорошего, Рита, — прошептал Виктор и повесил трубку.
Пожалуй, он сказал правду: влюбился!..
Виктор прошелся по комнате, почесывая затылок. Все-таки это правда или нет?.. Сон?.. Да нет же! Какой уж тут сон…
Он наяву был в Закарпатье, наяву спустился в вестибюль гостиницы, прошел в ресторан и увидел ее: она сидела за столом с двумя такими же молодыми девушками, как она сама. Он сел напротив и уставился на нее. Она же ни разу на него не взглянула и что-то все время рассказывала своим спутницам, а вот те украдкой изредка поглядывали в его сторону. Чем больше он смотрел на нее, тем труднее становилось отвести от нее глаза. Пышные, цвета спелой пшеницы волосы ниспадали на плечи, прикрытые ярким полосатым платком. Рассказывая, она часто смеялась, и казалось, что смеется она не над тем, о чем рассказывает, а над чем-то совсем другим, над чем — известно ей одной. Ее большие голубые глаза глядели прямо и смело, и только когда она слегка щурилась, взгляд становился мягче. На высоком лбу, справа, пшеничный локон чуть прикрывал приметное родимое пятно.