Впрочем, неизменное единство прошлого и настоящего надежно подчеркивал спящий в соседнем кресле оператор. Да и Инна борьбу с дремотой смогла с переменным успехом продолжать лишь до прихода подкрепления из пищевого резерва «Аэрофлота». Поглощенная еда мгновенно перешла на сторону противника, непомерно отяготив веки.
Инне за последние годы полетать пришлось немало – как срифмовал тот же неизменный оператор, «от Байкала до Ямала». Просторы России нынче бороздят десятки авиакомпаний с яркой, как у команчей, вставших на тропу войны, раскраской на борту. По возможности их услугами лучше не пользоваться, они действительно приняли рынок как боевой вызов, где задача естественна и проста – «держаться до последнего самолета, до последней капли горючего, до последнего пассажира».
Лет шесть назад Инна наблюдала незабываемую картину полностью бодрствующего рейса. Она делала репортаж о российских днях культуры в Казахстане и возвращалась в Москву вместе со всей делегацией на самолете казахских авиалиний. Народные артисты даже в гриме не бывали столь бледными, балерины делали арабески глазами, скрипач, как ребенка, прижимал к себе люльку с малюткой-страдивари. Поданный обед был лишь, что называется, пораспакован и нервно надкушен. Разговоры не ладились даже у конферансье. Особенно растерянным выглядел старичок-органист, до сего дня абсолютно уверенный, что такого богатства звуков добиться от самолета не проще, чем заставить орган летать. Лайнер стонал, выл, ныл, скрипел, свистел, постукивал и потрескивал, как престарелый дон-жуан, стремящийся на ощупь вспомнить забавы молодости.
Но ведь это был не просто самолет! Это был «боинг»! Но по виду, пожалуй, имеющий право не уступать место в метро той самой скрипке Страдивари. А его инговое окончание наводило на мысль о бое в континиусе, о вечном бое, в котором покой не может даже присниться.
Нынешний представитель металлокрылых такого опасения не вызывал, и потому сон, это причудливое и небывалое сочетание бывалых впечатлений, постепенно все же овладел вяло сопротивляющимся сознанием Инны.
Глава 6
Писатель прошлого века, как сам Андрей Васильевич Иволгин любил рекомендоваться последнее время, подошел к стенному шкафу, отодвинул створку, пробежался взглядом по двум дюжинам костюмов и пиджаков.
Палитра воодушевляла – белый, черный, коричневый, синий, светло-серый, лимонный, вишневый, нежно-зеленый, приглушенно-сиреневый, полоска, клетка, точечки и черточки… Часть пуговиц на их бортах, увы, постепенно стали исполнять уже исключительно декоративные функции. Хотя Андрей Сергеевич и старался следить за своей фигурой, последнее время эта слежка носила скорее конспиративный характер.
Кроме того, чтобы не промахнуться с размером, желательно было не надеть тот, в котором сравнительно недавно уже был примерно в аналогичной компании. Впрочем, подобное маловероятно, ибо календарь у телефона педантично хранил информацию не только о будущем, но и о прошлом. Сначала рядом с датой появлялась скупая, напоминающая кардиограмму скоропись «что, где, когда», а затем, уже в назначенный день, неторопливая каллиграфия «в чем». Сегодня вот предстояло открытие выставки в Доме художника. Предыдущее живописное мероприятие три недели назад было снабжено пометкой «шок. пид. беж. жил., ч. руб. и ч. бр.». Что выбрать нынче, учитывая, что на улице несусветная жара, выводящая любой «пид» и «жил» за пределы конкурса?
Обычно процедура эта была нарочито неспешной, почти ритуальной, ибо вовсе не обложки собственных книг, колумбарием замершие за стеклом книжных полок, а именно содержимое гардероба являло ныне для него реальную связь времен, было, так сказать, его «между прошлым и будущим». Кстати, кто-то из великих коллег сказал, что воспоминания – это волшебные одежды, которые от употребления не изнашиваются. Его одежда как раз и была хранительницей воспоминаний. Вы скажете, что это просто пыль на том вон лимонном пиджаке, и он не будет спорить, но как поразительно напоминает она сладкий осадок речей коллег и почитателей на некогда шумных и многолюдных авторских вечерах? Хм, а вот вишневый рукав, кажется, несколько подгулял прошлый раз, заметно урвав шампанского из фужера зазевавшегося хозяина или его случайного соседа. Глянуть, что ли, ради интереса, где это было. А впрочем, какая разница?
С шампанским он был осторожен еще с тех незапамятных времен, когда в ранней молодости года полтора после «Московского комсомольца» проработал в газете «Советская торговля». В одной из командировок, от которых у корреспондентов этого издания традиционно распухали лица и чемоданы, сразу по приезде местный министр пригласил столичного журналиста на узкий банкет по случаю вручения отрасли чего-то красного, республиканского, переходящего.
И первая же бутылка шампанского, нарочито неуклюже открытая взволнованной рукой опытного зама, мгновенно лишила чешский костюм дорогого гостя половины достоинств социалистической кооперации.
Ну, тут, конечно же – всплески рук, молнии глаз, покаянно упавшая на брови седая прядь, сетования на необычайную коварность пятен от шампанского, уверения, что здешняя химчистка перед сей страшной жидкостью, увы, бессильна… «Вот разве что…» И уже через пять минут атмосферу всеобщего сопереживания оживила шикарная финская тройка, цветом и блеском напоминавшая высоколегированную сталь, а значащейся на ярлычке ценой спецовку череповецкого производителя этой стали.
Да, конечно, ты не веришь в эту нелепую цифру, и ты прав, но куда ты денешься? И сколько еще столичных гостей до и после испытали эту отточенную неловкость хозяев? Откупоривалась ведь не бутылка, а истинные намерения приезжего. Расчет на безысходность и здравый смысл был безупречен. Альтернатива отсидеться в гостинице, пробираться темными огородами к поезду, не выполнив задание редакции, а на Казанском прикинуться помощником носильщика едва ли кого-то могла устроить.
Деятели советской торговли, проникавшиеся мгновенным нежным чувством к любому гостю из центра, владели арсеналом фирменного привораживания, даже не снившимся нынешним «потомственно-рекламным Клеопатрам Тиграновнам». И нечаянно-неосторожное обращение с легко выливающимися жидкостями было не из самых сложных в их репертуаре.
Один директор крупного харьковского универсама, армянин, неизменный «санчо-пенсо» областного начальства по поездкам в Москву, как-то, потчуя юного Иволгина коньячком у себя в кабинете, предавался добродушной философии, к которой эта нация независимо от профессии и образования имеет природную склонность. Говорил он приблизительно так: «Вот вы, журналисты, часто говорите – со-вэсть, со-вэсть… А со-вэсть в торговле – понятие спэцифическое. Со-вэсть в торговле, – значительно, будто рекордный вес, поднимая брови и отрывая указательный палец от бокала, – совэсть в торговле – это чувство мэры!» И затем доверительно и просто пояснял: «Вот у мэнэ дэвочка там, в конце зала, соками таргуэт. Знаю, грамм дэсэть всэгда нэ доливаэт. Знаю и молчу. Потому что зарплата у нээ малэнькая. Потому что дэсять грамм больше или мэньше – погоды для пьющэго не дэлают, он нэ замэчаэт. Но вот эсли она разбавлять начнэт, эсли наш совэтский чэловэк дрянь пить будэт, я ее сам под обэхээс подвэду».
«Чувство мэры»… Этого армянина Андрей Сергеевич не раз вспоминал, взирая на сегодняшнюю Москву, где мерилом всего стало уже «чувство мэра», человека по-своему хозяйственного, работящего, инициативного и напористого, хорошего товарища, спортсмена и особенно семьянина. Пожалуй, будь он мэром каких-нибудь прославленных Чеховым Воловьих Лужков, поселение это в кратчайший срок стало бы крупнейшим культурным и деловым центром. Но судьба распорядилась иначе. И нет теперь той Москвы – в которой гулялось ночами в тихом одиночестве или гитарной компанией, в которой все узнавалось и все будто принимало в родные объятья, в которой из сладкого векового радушия порой вернуться домой можно было лишь верхом на фонтане, ибо, кроме поливальной машины, никакой другой транспорт безденежного студента выручить уже не мог. Сегодняшнее высотное иллюминированное гетто чиновников, торговцев, бандитов и их охранников уже не пригодно ни для восхищения, ни для уюта. Во всяком случае, тем, кто до сих пор продолжает говорить «булошная» и помнить, где была собачья площадка с большой буквы.