Терялась былая дистанция. И неуместными теперь представлялись болельщицкие восторги, неумеренные похвалы, как после удачного матча, и лобовые комплименты.
А ведь он ни в коем случае не переставал быть интересующей меня натурой. Он занимал меня собой ничуть не меньше, чем прежде. Я лучше понимал его теперь.
Я уже подозревал, что написать, как играл он в футбол, сподручнее другим, – я ведь не столько увлекался самой игрой, сколько людьми, положившими ради нее жизнь. Судьба свела меня с такими людьми.
Одним из них и был Воронин, близкое знакомство с которым натолкнуло меня на кое-какие размышления, приоткрыло для меня двери, ведущие за кулисы футбола.
Мы писали вместе статьи – за его подписью, принимались несколько раз за книгу – у меня сохранился план ее. И я не оставил надежды довести эту книгу до конца – назвать ее, может быть, «Полузащита». Подумать в ней: отчего же не защищен человек, способный вроде бы и за себя постоять, и за других?
А пока Воронин будет занят у меня в многофигурном действии. Как и был всегда занят до наступившего и не преодоленного им одиночества.
Это книга о приходящем постепенно понимании и об остающихся все равно загадках.
О судьбах, соприкоснувшихся с моей судьбой, а в чем-то и сомкнувшихся.
Когда из нынешнего времени заглядываешь в прошлое, когда с новой энергией пытаешься воспроизвести минувшие события, возникает очень, правда, произвольное, но все же подобие видеозаписи.
2
…Был соблазн начать воспоминания, блуждая по территории динамовского стадиона.
В сквозных осенних просторах Петровского парка, как миражи, возникали одна за другой панорамы минувшего, и переход из времени во время совершался в конкретности и укрупнении запавших в душу деталей ушедшего футбольного быта, казавшегося в детстве неизменно праздничным. И прошлое представилось бы живущим, дышащим за слоями последовавших лет, промелькнувших на наших глазах, не затмив, не заслонив первых радостей от футбола, от стадиона, – и ржавые, прелые листья возле бывших касс (что было в те годы для меня таинственнее, чем динамовские билетные кассы?) показались бы билетами на матчи послевоенных сезонов.
…И все-таки я предпочту начать с воспоминаний еще более ранних, чья акварель не выцветает и с течением проживаемых лет по-прежнему волнует, воздействует иногда посильнее пришедших позднее формулировок и рассуждений.
Вернее: они соседствуют. Как-никак: моя работа – формулировать, выражать возможно отчетливее мною понятое в разные годы, и я надеюсь, что иду в ней от себя, от первого лица высказываюсь, опираясь на весь опыт своей жизни со дня рождения.
Они соседствуют, хотя бывает, что и вступают в противоречие. Но и мирное соседство, и противоречие – сюжет моей жизни, сюжет иногда и несколько странно, нелогично развивающийся. Однако спасибо: развивающийся.
…Сколько раз уже убеждался: то самое что ни на есть личное, казавшееся даже потаенно-личным, оказывалось на поверку самым схожим, верным – общим. То есть соединяющим меня, объединяющим со множеством людей.
Откуда во мне футбол?
Откуда этот непридуманный с ним роман – не о нем, а с ним? Роман и всего прочего, главного и неглавного в моей жизни, но с непременностью футбола? В тех или иных его проникновениях, вторжениях в меня. Либо в одних лишь прикосновениях, вовсе и не радующих, не тревожащих…
Я не фанатик-болельщик, не журналист, настолько уж авторитетный в понимании игры, чтобы иметь на стадион свой специальный пропуск.
Разумом я неоднократно расставался с футболом – и сразу сердцем угадывал: расстаюсь сейчас с очень важным для сути своей, с тем, что надолго связывало меня с детством, без памяти о котором в моей профессии и делать нечего.